Крупные беды исправляются сильными средствами. Приставляю дуло к веревке и нажимаю на спусковой крючок. Пуля разрезает ее и делает зарубку на плитке.

Я могу двигаться свободно.

Это еще не спасение, но все же лучше, чем ничего.

Сейчас начнется большой шухер.

Я не слышу ни единого звука. Никаких признаков присутствия Вердюрье. Одно из двух: либо он воспользовался замешательством и пошел прогуляться, либо сбегал в свой кабинет за оружием и теперь притаился за консолью и ждет, пока я появлюсь, чтобы отправить меня на два метра под землю.

Насколько я успел узнать этого малого, более вероятна вторая гипотеза...

Вынимаю из рукоятки магазин. В нем осталось всего два патрона.

Обыскиваю труп Рюти. Не знаю, может, войдя в квартиру, он оставил свой шпалер на вешалке, но при нем только складной нож.

Никогда не любил такие зубочистки, но эту все-таки беру, потому что, как говорит один мой друг, при нынешней конъюнктуре привередничать не стоит.

Теперь я должен просветить вас насчет топографии квартиры, чтобы вы могли просечь, что произойдет дальше.

Ванная, куда меня притащили эти придурки, находится в глубине короткого коридора, ведущего в широкую прихожую. Если Вердюрье еще в квартире, у меня есть все основания опасаться. Он знает, что я застрял в этом тупике, а мне его местонахождение неизвестно. Так что ему остается только дождаться, пока я выйду в прихожую, и пристрелить меня.

Ко всему прочему у меня осталось только два патрона, а в его распоряжении наверняка целый арсенал.

Добравшись до угла, я останавливаюсь. Все тихо, ни малейшего шума...

Что делать?

Жду так две минуты, затаив дыхание, потом, поскольку я не из тех, кто будет ждать, пока у него между пальцев вырастут грибы, осторожно снимаю шляпу и слегка выдвигаю ее вперед, чтобы она была видна из прихожей.

Никакого движения. Если Вердюрье здесь, у него просто железные нервы!

Я бы высунул и голову, чтобы посмотреть, как дела, но боюсь, что, сделав это, получу в башку маслину. Тут мне в голову приходит одна идея... Я, пятясь, возвращаюсь к ванной, поднимаю тело Рюти, прижимаю его к себе и несу перед собой, просунув руки ему под мышки.

Запыхавшись от груза этого импровизированного щита, выхожу на открытое пространство.

Сухо и коротко щелкают два выстрела.

Первая пуля входит в грудь Рюти, оцарапав мне тыльную сторону руки, вторая пролетает над нашими головами.

Теперь я понял. Вердюрье слева. С его стороны это не очень умно, потому что входная дверь справа. Очевидно, он выбрал этот уголок прихожей потому, что там, насколько я помню, стоит шкаф, за которым можно спрятаться.

Значит, я могу отрезать ему путь к отступлению...

Напротив узкого коридорчика находится дверь, застекленная в мелкие квадратики, ведущая в столовую, а на одной линии с нею окно, выходящее на улицу... На ту самую улицу, где стоит Равье, закрыва физию номером «Франс суар» и притворяясь, что читает его.

Должно быть, он не слышал выстрелов. Кажется, их никто не слышал... Оно и понятно: стрельба шла в глубине квартиры, что приглушило звуки. Кроме того, линия метро, выходящая после станции «Пасси» на поверхность, находится меньше чем в двадцати метрах, и шум поездов перекрывает все остальные звуки.

Наконец, на углу улицы и набережной есть светофор, и треск машин, останавливающихся перед ним или трогающихся с места, почти не прекращается.

Я тщательно целюсь в окно через квадратики стекла, стараясь, чтобы моя пуля не остановилась или не отклонилась из-за деревянной рамки.

Стреляю. Попал! Звон, как будто две взбесившиеся собаки затеяли драку в посудной лавке.

Грохот выстрела и разбитого стекла вызывает у меня восторг.

– Слыхали, Вердюрье? – кричу я. – Я выиграл! Через четыре минуты мои коллеги будут здесь и так разрисуют ваш портрет, что и описать невозможно.