Когда прихожане поднялись со своих мест, чтобы восславить Господа, его густой баритон окутал ее словно шелк, и она почувствовала, что близка к обмороку. Они снова заняли свои места, Клодия не выдержала и украдкой посмотрела на него через плечо. Он приподнял бровь и вежливо кивнул. Возможно, на других дам его чары действуют. Но только не на нее. Когда служба наконец завершилась, она прошагала по проходу рядом с отцом, даже не взглянув на Джулиана, уверенная в том, что он смеется, и полная решимости положить конец этой глупости раз и навсегда.

А в это время в другой части города Дорин Коннер, женщина с натруженными руками и близорукими глазами, сидела в своей качалке, как это часто случалось, до глубокой ночи, выполняя любую работу, которую удавалось найти. Это был тяжкий, изнуряющий труд, спина болела невыносимо, но она радовалась, что все еще может работать.

Дорин приехала в Лондон из Ирландии так давно, что уже не помнила, когда именно, еще до того, как ее отец обнаружил, что она носит ребенка Билли Коннера. Они с Билли решили, что не будут трудиться на земле, как их родители, которые работали от зари до зари, чтобы не умереть с голоду. Они поженились в небольшой церквушке рядом с рыбным рынком Биллингсгейт, и на те несколько монет, которые им удалось скопить плюс еще несколько от доброго викария, сняли комнату над сапожной мастерской.

Билли уходил каждое утро на поиски работы и возвращался вечером либо пьяный, либо в ужасном настроении. Дорин убирала маленькую комнатку, стирала белье и носила его полоскать к общественной колонке, покупала ежедневную порцию хлеба и пыталась что-то придумать на обед. Иногда, когда булочник пребывал в хорошем настроении, он давал ей картофелину для супа. К тому моменту, когда родился маленький Недди, Дорин поняла, что Билли никогда не найдет работу. Он связался с какими-то недобросовестными ирландскими парнями, но приходил в ярость, если Дорин заикалась об этом. А когда выпивал стакан-другой любимого ирландского виски, бил ее уже за то, что она только думала об этом.

Чем занимались эти никчемные ирландские парни, она не знала, но этого было мало, чтобы накормить семью, не говоря уже о том, чтобы заботиться о Недди. Поэтому Дорин стала брать на дом работу с ближайшей текстильной фабрики. Этого едва хватало на то, чтобы прокормиться, так что, когда открылась новая фабрика, Дорин нанялась туда ткачихой. Она приносила домой несколько шиллингов каждую неделю, пряча то, что Билли не успевал потратить на выпивку. Ей казалось, что она работает с рассвета до заката для того, чтобы Билли мог пить свое ирландское виски.

Однажды Билли не вернулся домой. Дорин едва с ума не сошла, когда один из парней сказал, что Билли сыграл в ящик на берегу Темзы. Почти в истерике она бросилась туда, где хоронят нищих. Какой-то добрый старик сжалился над ней и проводил к яме, куда складывали умерших. Вместе со стариком они стащили башмаки с окоченевших ног Билли. Прижимая их к груди, Дорин поплелась домой. В конце концов, она могла поблагодарить Билли за две вещи, у нее был Нед и крепкая пара башмаков.

Эти башмаки она носит до сих пор.

Когда Билли не стало, каменщик не захотел, чтобы в комнатке жила одинокая женщина, ведь с семейного человека он мог получить на фунт-два больше. Тогда Фанни Кейт, женщина, с которой она познакомилась у водокачки, взяла ее на время к себе. Дорин отдавала ей часть своего еженедельного заработка за то, что Фанни присматривала за Недом, пока сама Дорин стирала руки до кости на работе, терпя еще и похотливые приставания и гнусные намеки мастера. Она презирала этого человека с большим животом и гнилыми зубами, но приходилось терпеть его домогательства, чтобы не потерять работу.

Однажды, когда Дорин вернулась с фабрики, Нед не встретил ее, как обычно.