Настроение окончательно испортилось. Требовалось хоть чем-нибудь его развеять. Час для этого как раз подходящий.

* * *

Зима — время аптек. Люди простужаются, болеют, кашляют, ходят за микстурами и порошками, только успевай взвешивать. За один день провизор Маковецкий отпустил столько лекарств, сколько за летнюю неделю. И каждый больной норовил еще получить бесплатный совет. Пить ли горячую водку от простуды? Помогают ли капли «датского короля» от насморка или только от нервов? Надо ли жевать листок алоэ, чтобы при простуде аппетит поднялся? И прочую дикую чушь, рожденную справочниками и пособиями домашних советов, где среди рецептов пирогов и толкования сновидений молодых хозяек учили лечить хвори подручными средствами. А болели в основном барышни и дамы.

Под вечер Маковецкий насытился общением с женским полом настолько, что мечтал о той минуте, когда сможет залечь с томиком Шопенгауэра и отключиться от этой трещащей, требующей и самонадеянной суеты. Он хотел скорее оказаться дома с чашкой чая и баранками.

Дверь опять хлопнула. Перед провизором предстала скромная барышня, закутанная в платок. От большой застенчивости она говорила в нос, и провизор не сразу понял, что ей надо. А когда разобрал, не стал допытываться, для каких целей понадобился хлороформ. Ну, узнала от подруг какое-то совершенное средство от насморка, каким, очевидно, болела, пусть им и лечится. Раз у нас не верят в торжество науки и медицины, а верят шарлатанам и подругам. Что, в общем, одно и то же.

Маковецкий выдал пузырек темного стекла, получил помятую купюру, словно из кармана нищенки, и отсчитал сдачу. Скромная барышня тут же испарилась. И то хорошо, что не надо языком молоть.

На этом тяготы не кончились. В аптеку заглянуло еще одно неземное создание. Хотя и не такое уж неземное. Прямо сказать — крепкого телесного сложения. Созданию потребовалась кислота. Причем соляная. Здесь не химическая лавка, следовало ответить. Но провизор так устал от бесконечных объяснений и по опыту знал, что такие вот — самые приставучие. Он полез в закрома под прилавком и вытащил бутыль, полную наполовину. Маковецкий с тоской представил, как придется отливать опасную жидкость. И на это можно пойти, чтоб только отвязались. Однако барышня взяла всю целиком. Чем пролила целебный бальзам на израненную душу провизора.

* * *

Театр «Неметти» делил Офицерскую улицу с Мариинским театром. Публику они делили соответственно. Кто хотел насладиться надрывом голосовых связок под оглушающий гром оркестра — брел в Императорскую оперу. Те же, кто считал искусство отличным поводом выпить и закусить, со свистом летели в бывший еврейский театр, за строптивость обращенный в кафешантан. Злободневную драму, а тем более пьески с политическим душком начисто вымели с подмостков. На смену пьескам пришли юмористические куплеты, оригинальные номера, фокусники и все то, что так любит отдыхающая публика, особенно цыганские хоры и надрывный романс.

Особая притягательность театра таилась в зимнем ресторане. Выбирать в нем предлагалось между водкой и шампанским, из закусок — соленые огурцы с пирожным, скатерти нечистые, а цены обнаглевшие. Все равно в зале было не протолкнуться. Секрет популярности был прост: за столики позволялось усаживать артисток. Только что дива тронула душу романсом со сцены, и вот уж ее можно было и тронуть самому, и угостить, и наворотить кучу комплиментов. А дальше как пойдет. Продолжение зависело исключительно от способностей поклонников. Здесь вам не публичный дом, а храм искусства. В храме весь вечер играл оркестр за дымкой папиросного дыма, что создавало волнующую атмосферу. Было в ней и тонкое обаяние, и наивность, и дружеская сердечность. Как от такого отказаться.

Аполлон Григорьевич приехал в разгар разврата. Представление перевалило за середину.