Наконец дверь приоткрылась, и Фрелль осторожно выглянул в щелочку. Обреченно вздохнув, он распахнул дверь до конца.

– Напомни мне, чтобы я еще раз объяснил тебе значение слова «срочно», – с укором произнес алхимик. – А теперь проходи.

Войдя внутрь, Канте проследил, как Фрелль запер за ним дверь, после чего разинул рот, увидев, в каком виде находится схолярий – не говоря уже про самого ученого.

«Что тут происходит?»

Обыкновенно в схолярии Фрелля царил идеальный порядок: книги аккуратно расставлены на полках, свитки лежат в пронумерованных ячейках, на рабочих столах ни пылинки. И Канте понимал, чем объясняется подобная опрятность. Помещение было забито от пола до потолка. Оно одновременно служило алхимику библиотекой древних манускриптов, научной мастерской и собранием диковин. Причудливые приборы, стеклянные, бронзовые, стояли на полках и столах, и нередко в них бурлили какие то эликсиры и странные препараты. И хотя окна выходили на все четыре стороны, обыкновенно – как и сейчас – они были наглухо закрыты ставнями, чтобы сохранить в целости хранящиеся здесь ценнейшие трактаты. В то же время в помещении горело множество масляных светильников, их дрожащие огоньки, скрытые стеклом, освещали древние пергаменты.

Однако сейчас ничего этого не было.

– Что здесь произошло? – спросил Канте.

Не обращая на него внимания, Фрелль быстро прошел в глубь помещения, шурша черным одеянием, перетянутым в поясе алой лентой. Алхимик был вдвое старше принца и на голову выше его ростом. Его темно рыжие волосы были забраны на затылке в хвостик. Обыкновенно лицо его было гладко выбритым, однако сейчас на щеках и подбородке темнела щетина. Его глаза, окруженные сеткой морщинок оттого, что он постоянно прищуривался, разбирая выцветшие чернила рукописей, глубоко запали. Казалось, Фрелль не спал несколько дней и из за этого состарился на целое десятилетие.

– Иди со мной, – махнул алхимик рукой, приглашая Канте следовать за собой.

Принц прошел за своим наставником в середину помещения. Казалось, здесь прошелся ураган. Повсюду стояли стопки книг. На полу валялись разбросанные свитки. Почти все светильники выстроились на длинном столе, который отодвинули от стены и установили рядом с главным устройством схолярия – которое, судя по всему, находилось в эпицентре этой бури.

Канте остановился рядом с Фреллем у длинной бронзовой зрительной трубы посреди комнаты. Эта зрительная труба была привинчена к основанию на колесиках, а ее конец торчал в отверстии в крыше башни. Огромный прибор, вдвое толще бедра принца, был окаймлен полированными кристаллами и зеркалами, расположенными сложным узором.

Фрелль склонился над стопкой пергаментов, развернутых на соседнем столе. Почесав подбородок, он поднес руку к хрустальным чернильницам с чернилами разного цвета с торчащими в них перьями.

– Дай я сейчас запишу это, пока не забыл свои расчеты. Луна больше не полная, и я должен записать все, что смогу.

Выбрав перо из чернильницы с лазоревыми чернилами, алхимик пододвинул к себе один пергамент и быстро и аккуратно записал несколько цифр рядом с подробным изображением лика луны.

Воспользовавшись моментом, Канте огляделся по сторонам. Увидев закрученную в спираль ленту из черной кожи, он узнал послание, доставленное почтовой вороной. Разобрать, что в нем написано, было невозможно, но принц обратил внимание на большую печать в конце. Она была похожа на печать Тайнохолма, но только крошечная книга была не опутана цепями, а обвита колючей крапивой. Канте узнал эту печать.

«Печать Обители».

Школы, в которой когда то обучался сам Фрелль.

Канте снова повернулся к алхимику. Тот, закончив делать пометки, хмуро смотрел в длинную бронзовую зрительную трубу, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь крышу. Фрелль пытался разгадать тайны неба, которое иеромонахи считали возвышенной обителью богов.