Отец, бросив пистолет, с тихим стоном опустился на пол, положил тело сына к себе на колени и прижимал к себе, гладил, раскачиваясь из стороны в сторону. Саул стонал, словно ему без наркоза вырезали сердце. Стон становился все громче, пока не перешел в дикий, тоскливый вой, пронесшийся по округе и замерший на самой высокой и громкой ноте…

Женщины стучали в запертую дверь и кричали, но Саул их не слышал. Он отнес тело Ионафана в постель, закрыл ему глаза и вылез в окно. Спустившись вниз по водосточной трубе, сел в машину и приехал в офис. Там стер некоторые файлы, уничтожил базы данных, перевел оставшиеся деньги на счет Ахиноам за границей, о котором никто, кроме нее, не знал.

Жизнь проходила перед его глазами. Как он вошел в эту дверь, как Самуил входил в эту дверь, как Давид сидел на этом столе… Саул думал, каким же он был дураком!.. Ничего этого ведь могло бы и не быть! Давид и Ионафан были бы вместе, были бы рядом… Ионафан маленький играет на полу… Но что это: вот он падает с криком на пол, и лужа крови растекается из-под его головы, Саул кидается к нему на помощь, но уже поздно, он мертв… Саул приставил пистолет ко лбу… «Ионафан, прости…»

* * *

Давид лежал ничком в охотничьем домике, раздирая себе грудь ногтями, чтобы боль физическая хоть как-то умалила душевную. Бог был с ним, как просил Ионафан, и мертвы были враги Давида, Бог исполнил завет.

Давид непрерывно переживал один и тот же момент.

Он просыпается, рука Ионафана лежит под его головой, другая на его животе. Ионафан обнимает его со спины, прижимаясь всем телом.

«Ты меня любишь, Давид? Хоть чуть-чуть?» Женский вопрос… Давид не ответил, просто обнял Ионафана и уснул, утомленный и очень счастливый. Но он не сказал, что любит, не сказал и никогда уже не скажет. Именно в этот момент уже не скажет…

Тысячи раз он возвращался к этому моменту, тысячи раз пытался исправить его в памяти…

«Да, Ионафан. Я люблю тебя! Я никого никогда так не любил! И никогда уже не полюблю…»

Давид лежал в оставленной много лет назад постели. Пожелтевшие смятые простыни, так и оставшиеся с момента их прощания, прошедшие годы сохранили контуры их тел. Подушка с вмятиной от головы Ионафана, на которой он рыдал в день его отъезда. Зачем он уехал? Чего добился своим отъездом?! Глупец… Спас свою жизнь, а зачем она теперь нужна?! Давид не мог заснуть, как, впрочем, и за все время разлуки, привыкнув за краткое время своего счастья засыпать под сенью нежности и любви. А без них Давид лишь немного дремал, и только. Теперь же смертельная усталость, не сдерживаемая волей к жизни, навалилась, похоронив под собой все стремления, мечты и желания. Впервые Давид почувствовал, что хочет умереть. Он призвал смерть, вложив в этот зов всю силу своей тоски, своей скопившейся за эти годы любви, своей нерастраченной, предназначавшейся только Ионафану нежности. И весь этот поток слился в три слова: «Я хочу умереть!»

Легкое теплое дуновение коснулось его.

— Ионафан! — подскочил Давид.

— Да, Давид, — ответил ему тихий голос.

Слезы покатились по высохшим щекам Давида.

— Не оставляй меня больше! — Давид прижимал к груди невидимое, неслышное, еле ощутимое присутствие возлюбленного.

— Я не оставил… «И смерть не разлучит нас» — помнишь? — тепло разлилось по постели, и Ионафан, молодой и прекрасный, каким останется в вечности, лег рядом с Давидом, обняв его со спины и подложив одну руку возлюбленному под голову, а другую на живот.

— Ты меня любишь, Давид? Хоть чуть-чуть? — горячее дыхание обожгло ухо, запах тела опьянил и заставил бешено колотиться сердце Давида.