Вражеский лагерь как на ладони, двести шестьдесят два шатра насчитали вчера лазутчики, а повозок сотни полторы будет. Апийцы — народ оседлый, но воюют, как настоящие кочевники, два-три месяца в походе для них дело обычное. Шатры у них, как у гирканцев, оружие, как у афгулов, а тактика, как у любого бандитского племени любой эпохи. Пырнул ножом в спину, раздел мертвеца до нитки; и давай Иштар ноги. Есть в Апе несколько городишек, так ведь это просто воровские логовища за крепкими стенами, чтобы отсидеться, если вдруг нагрянут каратели. Земля окрест городков не знает плуга, скотины во дворах не сыщешь, в степях вся дичь давным-давно повыбита. Зато — вольный народ, сами в рабах не живут и других рабами не держат, обычай зарекает. Что-то такое завещала их праотцам бандитская богиня: не лижите, мол, пятки проклятым нечестивцам и не давайте паскудным языкам нечестивцев лизать ваши священные стопы. А для апийца кто нечестив? Кто не в чести, известное дело.

Дазаут вскинул рог, дунул изо всех сил. Несясь по буеракам на лихом скакуне, не очень-то потрубишь — это он как-то упустил из виду. Рог захлебнулся собственным ревом, больно стукнул по зубам, царапнул губу, а затем вырвался из руки и повис на тонком ремешке. Но всадники, предупрежденные заранее, услышали сигнал и поняли верно. Бронзовый клин остановился, почти сохранив свои очертания.

Военачальник приподнялся на стременах и окинул дикими от восторга глазами поле — не поле, а новый, пока еще чистый, свиток нехремских летописей. Не чернилами, а кровью, не стилом, а острием меча напишет он новую хронику воинской славы. А под ней начертает собственное имя, чтобы потомкам было кого воспевать и восхвалять.

* * *

— Эй, Сонго, — окликнул Конан светловолосого телохранителя Зивиллы, — хватит праздновать лентяя, возьми двух-трех увальней и ступай за хворостом. Заодно поглядывайте по сторонам, может, ручей где заметите. Я пойду поохочусь, что-то на свежую дичинку потянуло.

— На свежую дичинку? — У Сонго полезли вверх брови — за три дня пути они не встретили даже суслика, как будто вся живность в этих краях, не в пример людям, учуяла лихолетье и забилась в норы.

— Иль ты не гурман? — Конан осклабился и окинул его насмешливым взглядом. — Я слыхал, дворяне обожают всякие изыски — змеюк там или скорпионов жареных. А что, под доброе винцо — в самый раз. Правда, случалось мне их и всухомятку жрать, сырыми. Но сейчас такие муки ни к чему. Винцо у нас пока имеется, есть лепешки и соль — прокормимся, коли будет на то воля Крома.

— Винцо, — подал голос один из друзей Сонго, косноязыкий балагур Паако, — это чересчур сильно сказано. Это раньше оно было винцом, а теперь — форменный уксус. Зато мясо хорошо вымачивать.

— Вот ты этим и займешься, — ухмыльнулся Конан, поднимаясь на ноги. — Назначаю тебя поваром. Кухонного мужика сам выбери, если надо. Из специй у нас только тухлятина, ты уж ею не увлекайся.

Он имел в виду злополучную говядину. В ночном набеге погибли два буйвола, потом апийцы, как голодные канюки, ободрали их до скелетов, но Конану и когирцам удалось нарезать довольно много жилистого мяса, в основном, с ног.