И чуть скрытый Бо Уайнбергом, в противоположном от меня углу каюты в своем расстегнутом пальто, неровно завязанном шарфе и сдвинутой на затылок мягкой серой фетровой шляпе стоял мистер Шульц, одна рука которого была засунута в жилетный карман, а другая держала пистолет, ствол которого был небрежно направлен в палубу.

Сцена была настолько поразительной, что мне привиделось в ней нечто историческое. Все одновременно вздымалось и опускалось, но трое мужчин, похоже, этого не замечали, и даже гул ветра звучал здесь приглушенно и доносился как бы издалека, в каюте чувствовался запах смолы и дизельного топлива, на полу лежали бухты каната, сложенные одна на одну, словно автомобильные шины, шкивы, тали, сетки с инструментами, керосиновыми лампами и многими другими вещами, название и назначение которых я не знал, но незаменимость которых для морской жизни охотно допускал. Вибрация от двигателя ощущалась здесь сильнее, и я с удовольствием чувствовал, как дрожит моя рука, которой я оперся о дверь, пытаясь закрыть ее.

Мистер Шульц заметил меня, и неожиданно его мясистое лицо расплылось в понимающей улыбке, обнажая большие ровные белые зубы.

— А вот и Человек-невидимка, — сказал он. Я был поражен не меньше, чем если б в церкви со мной заговорила икона. Я понял, что улыбаюсь ему в ответ. Мою мальчишескую грудь распирало от радости, а может, и от благодарности Богу за то, что он даровал мне хотя бы вот этот миг спокойствия за свою судьбу.

— Посмотри, Ирвинг, малыш решил прокатиться с нами. Ты любишь море, малыш? — спросил он.

— Пока не знаю, — ответил я честно, недоумевая, что смешного в этом правдивом ответе. Потому что он уже хохотал во весь свой громоподобный голос, что никак не вязалось с серьезностью момента; выражение лиц двоих других мужчин мне нравилось больше. И я еще добавлю кое-что о голосе мистера Шульца, потому что в нем заключалась немалая доля его власти над людьми. Голос этот, не всегда громкий, обладал какой-то значительностью, он выходил из его глотки с гармоническим жужжанием и напоминал звук музыкального инструмента, так что вы сразу понимали, что горло его — резонатор и что в создании такого голоса, возможно, участвуют и грудная клетка, и носовые пазухи, и что голос этот — баритон, на который нельзя не обратить внимание, и что вам самому хочется иметь такой же, если, конечно, мистер Шульц не повышал его в гневе или не смеялся, как сейчас, и тогда его голос царапал слух и уже не нравился, как не нравился он мне теперь, а может, все дело было в том, что меня не устраивали шутки в присутствии умирающего.

К переборке каюты была прикреплена зеленая ребристая скамейка или полка, на которую я и сел. Что же такого мог натворить Бо Уайнберг? Его я знал мало, он служил кем-то вроде рыцарского оруженосца, редко бывал в конторе на 149-й улице, никогда не ездил с друзьями на легковых машинах, а уж тем более на грузовиках, но всегда давал понять, что занимает в банде одно из центральных мест, не менее важное, чем юрист мистер Дикси Дейвис или финансовый гений Аббадабба Берман. Говорили, что он отвечает за дипломатические связи мистера Шульца, ведет переговоры с другими бандами, исполняет необходимые для дела убийства. Он был одним из гигантов этого мира и по наводимому на окружающих страху уступал разве что самому мистеру Шульцу. Теперь уже не только ступни, но и голени Бо оголились. Ирвинг поднялся с колен и предложил Бо руку, Бо Уайнберг принял ее, точно какая-нибудь принцесса на балу, и осторожно опустил ноги одну за другой в стоящее перед ним корыто с цементным раствором. Я, конечно, сразу, как только вошел в рубку, заметил, что раствор этот повторяет неровности моря, качаясь на волнах вместе с буксиром.

Меня неожиданностями не удивишь, не маленький, но, по правде говоря, я был не готов к роли свидетеля, размышляющего о путешествии, которое предстоит сидящему передо мной человеку с замурованными в цементный раствор ногами.