— Нет, нет… погодите…, — невнятно забормотал я, переходя на русский. — Вы не поняли! Мы предлагаем вам почетно, с оружием и знаменем в руках, уйти к своим! Но всю тяжелую технику вы нам оставите, в исправном, разумеется, состоянии…

— А всю техническую документацию на эту технику Вам часом не оставить? — с интересом спросил меня политрук.

— Да, да! Конечно, оставить! И если кто-либо из технических специалистов захочет… ну, вы меня понимаете… то мы…

— Бочка варенья и корзина печенья! На меньшее я не соглашусь. — Твердо и совершенно серьезно вполголоса сообщил Иванов.

— Что? А, шутка… ну да, конечно, мы готовы снабдить вас продуктами на дорогу, теплой одеждой и…да! Мы вам денег дадим!

— Ух ты! — обрадовался политрук. — Настоящих?

— Конечно, настоящих! Хотите, финскими марками, хотите, мы заплатим вам иной валютой…

— Валютой, это очень хорошо! А непальские пайсы у вас есть? — с энтузиазмом потер руки русский.

— Чего? — не понял я.

— Ну, монеты такие, квадратные! С дыркой посредине.

— Зачем с дыркой?

— Видимо, чтобы деньги в связки вязать? — предположил Иванов.

— Нет, пайсов нет… но зато есть фунты стерлингов!

— Очень жалко! Но фунты стерлингов у меня в коллекции уже, конечно, имеются. Так что гибнет наша коммерция…

— Не понял?

— Да чего тут не понять-то! Суккси виттуун …, — и политрук мило покраснел.

Одного я так и не понял: но почему ТУДА мне надо обязательно ехать на лыжах? Это что, у него такой юмор, что ли?

Запись расплывшимся карандашом

(«— Раненые умирают., — тяжело вздохнул политрук Саня. — Может, мы попробуем как-нибудь с белыми договориться, чтобы они их пропустили, а? Гаагская конвенция… как же там? Стороны обязаны обеспечить защиту, уход и гуманное обращение с ранеными и больными военнослужащими неприятельских армий, а также обеспечить покровительство и защиту санитарным формированиям (транспортам, госпиталям и санитарным отрядам), бомбардировка и обстрел которых категорически запрещается. Лица, входящие в состав санитарных формирований, при захвате противником, не являясь военнопленными, должны пользоваться обращением не менее благоприятным, чем последние, и должны быть немедленно отпущены, как только это позволят обстоятельства…, — наизусть процитировал начитанный политрук Иванов.

— Угу., — мрачно ответил ему я.

— Да уж., — не менее мрачно согласился он.

Тускло коптил кусок телефонного провода, освещая наши осунувшиеся лица… Сегодня каждому выдали по небольшому куску жесткой вареной конины… и все. Потому что перебои с продуктами начались еще задолго до того, как нас тут в котел зажали.

«Эх, Ройзман, где твои крабы?» — печально подумал я. И тут же вспомнил сваленные под откос сизые бараньи туши, которые лениво клевали обожравшиеся вороны.

Кстати, конина тоже стремительно заканчивалась. Дивизия — то у нас не простая, а механизированная! Лошадей совсем мало, и то, в полевом банно-прачечном отряде…

День, максимум два… и есть станет совсем нечего. Бойцы потихоньку начали варить кожаные ремни. А в штабе у Котова уже давно закончилась икра и ананасы… да, всем сейчас тяжело.»)

Перехваченная радиограмма красных:

«Положение тяжелое, помогите всеми средствами. Путь отхода отрезан, пробиться не могу.