Вот и остались вчетвером.

Марина Евгеньевна с Матвеем Максимовичем дружески болтали. Часто, будто школьники, переходили на шепот, прикрывали рот ладонью, а потом по-детски дружно прыскали. Им вдвоем было явно хорошо, и Таня в барскую беседу тактично не лезла. Прекрасная англичанка тоже не горела желанием общаться – демонстративно глазела в англоязычный журнал. Садовниковой только и оставалось – отдать наконец должное неплохой кухне. Посмаковать выдержанное, благородного вкуса вино. И потравить себя грустными мыслями, что годы идут, а зарплата пусть и растет, но все равно никогда не позволит ей достигнуть уровня той же Холмогоровой, что ноги, сколько ни качай их в спортклубе, потихоньку расплываются, и совсем скоро уже придется менять смелое мини на длину хотя бы до колена...

Из печальных раздумий Таню выдернул резкий голос Холмогоровой:

– Татьяна! Он согласен!

Садовникова едва не поперхнулась. Смущенно пробормотала:

– Извините...

– Можете писать о моем босоногом детстве всю самую страшную правду! – улыбнулся ей Алтухов.

– А в нем действительно было что-то страшное? – подхватила нить разговора Таня.

– О, да! – немедленно откликнулся Матвей Максимович. Но обратился не к ней, а к подруге детства: – Помнишь, Мариш, про котенка?

Холмогорова фыркнула, опять прикрыла массивной ладошкой рот, а глаза засияли... Ни дать ни взять озорная школьница, только что подкинувшая в портфель учителю живую лягушку.

– Что случилось с котенком? – навострила уши Татьяна.

– О-о, кажется, он погиб, – скорбно поджала губы Холмогорова.

– Его, по-моему, об стенку приложили? – наморщил лоб Алтухов.

– Ну да, со всей дури, – кивнула Марина Евгеньевна.

И снова усмехнулась.

– Жуткая история, – хохотнул Матвей Максимович. – Ты лучше о ней не пиши. А то читатели гневными письмами завалят.

«Богатеи, большие люди – а ведут себя хуже детей, – мелькнуло у Тани. – Никогда б не подумала...»

И терпеливо повторила:

– Так что насчет котенка?

– Как это говорят? Без комментариев! – строго заявила Холмогорова. Но гла