|
Маршал Массена знал, что отступление означает отдать всю Португалию британцам, в то время как атаковать линии Торрес Ведрас было бы чистым самоубийством, и таким образом он просто стоял, не наступая и не отступая, стоял и голодал всю эту бесконечную зиму, глядя на огромные земляные сооружения, протянувшиеся от ряда холмов через узкий полуостров к северу от Лиссабона. Долины между холмами были заблокированы массивными дамбами или баррикадами, переплетенными колючими кустарниками, в то время как на вершинах холмов и их склонах, изрытых траншеями и амбразурами, были установлены артиллерийские батареи. Эти линии, голодная зима и неустанные нападения партизан наконец пересилили желание французов захватить Лиссабон, и в марте они начали отступать. Теперь стоял апрель, и отступление замедлялось на холмах испанской границы, поскольку именно здесь маршал Массена решил оказать сопротивление. Он полагал, что сможет бороться и победить британцев на рассеченных реками холмах, к тому же за спиной Массена стояли крепости-близнецы Бадахос и Сьюдад Родриго. Эти две испанских цитадели превращали границу в непроходимый барьер — однако в данный момент Шарпа беспокоило не тяжелая битва на границе, что предстояла впереди, а скорее таинственный серый всадник.
Лейтенант Прайс достиг мертвого пространства на полпути к вершине холма, где его красные мундиры и затаились, в то время как Шарп жестом приказал стрелкам двигаться вперед. Склон был крут, но зеленые куртки поднимались быстро: как все опытные пехотинцы, они испытывали здоровый страх перед кавалерией противника и знали, что крутой склон — самый надежный барьер между ними и всадникам, так что чем выше стрелки заберутся, тем безопаснее и счастливее они будут чувствовать себя. Шарп миновал отдыхающих пехотинцев и продолжил путь к гребню хребта, разделявшего две долины. Приблизившись к гребню, он махнул стрелками, которые улеглись в невысокой траве, а сам пополз вперед, к линии горизонта, чтобы посмотреть вниз, в меньшую долину, где исчез серый всадник. И в двухстах футах ниже себя видел французов. Все они носили странную серую форму, но Шарп теперь знал, что они были французами, потому что один из кавалеристов нес на копье флажок. Маленький, с раздвоенным краем флажок, нужный для того, чтобы в хаосе битвы отличать своего от чужого, и этот потертый и помятый флажок был красно-бело-синим триколором врага. Знаменосец сидел на лошади в центре маленького заброшенного поселения, в то время как его спешенные компаньоны обыскивали полудюжину хижин из камней и соломы, похожих более на временные летние пристанища пастухов, которые на лето пригоняют свои стада на горные пастбища. В поселении было только с полдюжины всадников, но с ними была и горстка французских пехотинцев, также одетых в простые серые мундиры вместо обычных синих. Шарп насчитал восемнадцать пехотинцев. Харпер, извиваясь, подполз к Шарпу. — Иисус, Мария и Иосиф, — прошептал он, увидев пехоту. — Серые мундиры? — Возможно, ты прав, — сказал Шарп, — может, у педерастов действительно кончилась краска. — Жаль, что у них не кончились патроны для мушкетов, — сказал Харпер. — И что мы будем делать? — Уберемся прочь, — сказал Шарп. — Нет никакого смысла сражаться за эту дыру. — Аминь, сэр. — Харпер начал сползать обратно в долину. — Так мы уходим? — Дай мне еще минуту. Шарп нащупал подзорную трубу, спрятанную в мешочке в его французском ранце из воловьей шкуры. Выдвинув телескопическую трубку и прикрыв ладонью внешнюю линзу, чтобы даже тусклый свет не дал опасного отблеска, он направил трубу на убогие домишки. Шарп был совсем не богатым человеком, и все же его подзорная труба была прекрасным и дорогим произведением лондонского мастера Мэтью Берга, с медным окуляром и медными выдвижными трубками, в то время как на оправе большой трубы из дерева грецкого ореха была привинчена табличка: «С благодарностью от А. |
