– Какой ужас! – произнес он. – Подумать только, что это произошло именно здесь.

– А где это должно было произойти?

– Ну, не знаю… Где нибудь в другом месте.

– Это как смерть. Она случается всегда с кем то другим, а не с нами. Верно?

– Ну да… – сказал водитель. – Пусть бы это случилось где нибудь еще. – Он смотрел, как загружаются машины «скорой помощи»: одни на полной скорости отъезжают прочь с воющими сиренами, другие едут медленно и осторожно – они везут смерть.

– Кто бы это ни сделал, его должны сурово наказать, – проговорил таксист.

– Думаю, что ты прав. Небрежная работа должна быть наказуема.

– Что вы хотите этим сказать?

– Дорогой мой, мы с тобой оба американцы, и я хочу дать тебе совет, который стоит дороже денег: в этом мире есть одна единственная вещь, которая подлежит наказанию. Ничего нельзя делать неправильно: принимать неверные решения, делать неверные движения. Это всегда наказывается. Что такое зло, по твоему? Это лишь продолжение неверной мысли.

– О чем это вы, черт возьми, толкуете? – спросил изумленный таксист. Съежившись от страха за рулевым колесом, он смотрел не на Римо, а на то, как пожарные спускают мертвые тела через закопченные проломы в стене четвертого этажа.

А Римо хотел сказать вот что: тот, кто взорвал научный корпус, совершил самоубийство – с тем же успехом, как если бы он приставил револьвер к своему виску. Он допустил ошибку, и он должен быть наказан. Но Римо устал от разговоров и вышел из машины.

Денверский таксист заторопился уезжать: он надеялся, что в его городе университетские здания еще не взлетают на воздух. Возвращаться он решил через Скалистые горы.

Римо смотрел ему вслед. Водитель был так взволнован и испуган, что по привычке подобрал на углу пассажира, который тут же пулей выскочил из такси обратно. А выскочив, уставился на таксиста, как на помешанного. Когда машина тронулась, незадачливый седок долго еще стоял на углу и скреб в затылке, не отрывая взгляда от машины с номерным знаком другого штата.

Римо прошелся по университетскому двору, раздосадованный тем, что ученый, работавший над проблемой использования солнечной энергии, скорее всего, мертв, и что кто то может быть так жесток, что, пытаясь убить идею, пустил в ход бомбу.

– Какой ужас! – рыдала женщина в белом халате. – Какой ужас!

Ее белокурые спутанные волосы были черными с концов – не от корней, а именно с концов. Очевидно, их опалило пламенем взрыва. Она разговаривала с молодым репортером у пожарной машины, стоявшей без дела у входа в пострадавший корпус.

Репортер, молодой человек в сером костюме, который выглядел так, будто он спал в нем, а потом валялся на траве, где были разбросаны остатки ленча, делал заметки.

– ФБР нас предупреждало о возможном покушении на жизнь доктора, но мы подумали, что это фашистская пропаганда.

– Что они вам сказали? – спрашивал репортер.

– Они говорили, что возможна попытка убийства, и они… о Боже… начали осматривать лабораторию, искать бомбы, но там ничего не было; а когда они ушли… О Господи! Как это ужасно… На нас вдруг повалилась стена, целая стена… Словно она была из трухи. Потом полыхнул огонь, больше я ничего не помню…

– Эй вы! – строго сказал Римо. – Кто вам позволил говорить с репортерами?

– Но я… – начала женщина, однако Римо не дал ей закончить.

– Сначала мы должны все выяснить, и только потом вы сможете давать интервью.

– Откуда вы? – спросил репортер.