– Подписавши мир в Тильзите, в Петербург совершили въезд на ослах!

Граф Петр Толстой, человек прямой и честный, напомнил императору:

– Берегитесь, государь, а не то кончите, как ваш отец!

В великосветских салонах, не таясь, обсуждали, как бы сподручней постричь императора в монахи за измену России, а канцлера Румянцева отправить торговать квасом. Эти крамольные разговоры поддерживала сама Мария Федоровна. Вторя ей, митрополиты сочли греховным повеление Александра отменить анафему Наполеону, как антихристу. Несмотря на все указания императора и Синода, по городам и весям, как и раньше в церквах, на чем свет стоит кляли французского узурпатора. Официально держава повиновалась своему самодержцу, но роптали все: от первого царедворца до последнего крестьянина. В театрах в те дни на ура шла трагедия Озерова «Дмитрий Донской». Публика ревела от восторга и устраивала громкие овации, когда в ответ на предложение Мамая о подчинении князь Дмитрий гордо говорил: «Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!»

Подвыпившие гвардейцы во главе с будущим декабристом князем Волконским, возвращаясь под утро от цыган, били камнями стекла'во французском посольстве. Наполеоновский посланник генерал Савари по этой причине к окнам близко не подходил, а при себе даже ночью держал пару заряженных пистолетов. Неугомонный гусар Михайло Лунин, бретер и забияка, завел себе шелудивого, ободранного, но злобного пса, бросавшегося с лаем на прохожих, если крикнуть «Бонапарт»! Но всех перещеголял граф Ростопчин. Он купил за огромные деньги бюст Наполеона и, разбив супостату голову, приспособил его под ночной горшок. Отныне, принимая гостей, он неизменно говорил, к всеобщему удовольствию: – А не хотите ли, господа, в Бонапартия?

Не менее дворян ярилось и купечество. Союз с Наполеоном сильно ударил по их традиционной коммерции с британцами, а следовательно, и по кошелькам. В выражениях седобородые не стеснялись:

– До чего дожили, до чего досмотрелись! Царь наш приказчиком у антихриста екабинского! Бывало ли таковое позорище на Святой Руси?

На имя императора в Петербург шли анонимные письма, где Александра обзывали слугой и прихвостнем кровожадного тирана. Письма сваливали грудами и, не читая, жгли.

Осенью 1807 года шведский посол граф Стединг доносил в Стокгольм с нескрываемой тревогой: «Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена, а так как императрица мать и императрица Елизавета не обладают соответствующими данными, то на престол хотят возвести великую княжну Екатерину».

Видя все это, Александр Первый стал нелюдим и подозрителен. Он разогнал с постов всех своих бывших друзей юности, включая Чарторыского, Кочубея, Новосильцева и Строганова. Их место заняли умудренные опытом и сединами мужи. Тильзит довлел над императором, и при каждом удобном случае он оправдывался:

– Поймите, что иного выхода у нас сейчас просто нет! Драться сегодня с Наполеоном – это безумие! Мы должны ПОКА дружить с ним, копя свои силы и средства, и средь глухой тишины готовиться к будущей решающей битве! Тильзит – это не мир, это лишь короткий привал перед последней грандиозной битвой за Европу!

Послом в Париж Александр направил графа Петра Толстого. Боевой генерал, честный и храбрый, он ненавидел Наполеона, как только можно ненавидеть самого заклятого врага. Почему российский император назначил на столь деликатную должность столь одиозную фигуру, было загадкой для французов. Если строптивый генерал должен был показать Наполеону, что с Россией шутки плохи, то он показал это в избытке. Еще до отъезда из Санкт-Петербурга в ноги Толстому упала, голося, жена:

– Ой, сокол мой, Петруша, не езди к этому извергу рода человеческого! Не губи свою душу! Пожалей меня с детьми да внуками малыми!

– Ах, Катюша, – целовал жену екатерининский ветеран.