Виктория Платова. Битвы божьих коровок
ЧАСТЬ I
"Совсем не похожа на красавчика-брата-погибель-всех-швей-мотористок. Крановщиц из пригорода, приемщиц ателье и кондукторов с высшим филологическим… Даже мои ботинки больше смахивают на красавчика, чем она. Даже шнурки от ботинок. Бедная ты бедная, а растреклятым онучам самое место в мусоропроводе. Три года оттаскал, пора и честь знать", — думал следователь. "Голубок и горлица никогда не ссорятся… Этого не может быть. Не может. Не может… Все, что угодно. Только не это. Голубок и горлица никогда не ссорятся. Никогда. Бедный ты бедный, а виноград?.. Целая сумка винограда и твои любимые гранаты… Что я теперь с ними буду делать?" — думала Настя. — Прошу, — промурлыкал патологоанатом игривым тоном, более уместным для бокала шампанского с последующим приглашением на танец, чем для морга судебной экспертизы. Следователь посмотрел на него с привычной укоризной и дернул подбородком: креста на тебе нет, мясник-расстрига, дневальный по бойне, креста на тебе нет. Конечно, нет. Патологоанатом осклабился и подмигнул следователю разбойной серьгой в ухе: конечно, нет! Я же буддист. И все мои покойнички, выпотрошенные и пронумерованные, тоже приобщаются, ожидают реинкарнации, ковыряясь в мертвых носах. Под белыми простынками. А белый, как известно, цвет траура на родине папаши-Шакьямуни, так что все приличия соблюдены. — Подойдите, пожалуйста. — Следователь ухватил Настю за локоть и почти силой подтащил к телу, целомудренно прикрытому простыней. А патологоанатом приподнял ее край. Голубок и горлица никогда не ссорятся. Это было правдой. Они никогда не ссорились. Настя и Кирюша. Настя — старшенькая, Кирюша — младшенький. Девять лет разницы в возрасте ничего не значили. Девять — любимое число Кирюши, тройственный союз мысли, тела и духа, порядок внутри порядка, девять ангельских хоров. Кирюша тоже пел в хоре — не в ангельском, конечно, а в самом обычном хоре их местного культпросвета. А потом бросил все — и хор, и училище. И родной городишко у моря, где самой большой достопримечательностью была мемориальная доска на здании больницы: “Здесь 3 — 11 сентября (по старому стилю) 1915 года находился на излечении чувашский советский писатель Иоаким Максимов — Кошкинский”. …Он бросил все — и Настю заодно. И уехал в этот северный, бледнолицый и бесприютный город. Чтобы теперь, спустя три года, покончить жизнь самоубийством. — Узнаете? — спросил следователь. Что теперь делать с виноградом? И с гранатами — твоими любимыми?.. И эта полоса на шее — нет, Настин Кирюша никогда бы такого не сделал. Никогда. — Узнаете? — Следователь начал проявлять признаки сдержанного нетерпения. Настя отрицательно покачала головой, а потом ухватилась за край каталки. — Значит, не узнаете? А по документам значится, что это Лангер Кирилл Кириллович. Ваш брат. Он вовремя поднес ей стакан воды, патологоанатом. Он знал, что нужно делать, в таких случаях: все цепные псы у ворот Смерти это знают. Настя застучала зубами о стакан. — Это не мой брат. Нет. Нет… Нет… Следователь и патологоанатом переглянулись: может быть, спирту ей в глотку? Может быть, вывести слабонервную страдалицу от греха подальше? И вообще, имеет ли какое-то отношение к душке-самоубийце эта провинциальная фря?.. — Держи ее, — процедил следователь, когда Настя потеряла сознание. — Твою мать. Третья емкость за неделю, — процедил патологоанатом, когда стакан с остатками воды разбился вдребезги. …Она пришла в себя на кушетке, в подсобке весельчака патологоанатома, устроившегося как раз напротив, под плакатом “SEX PISTOLS” FOREVER”. |
