— Простите, вы, кажется, из Петербурга? — спросил вежливо Рабинович, когда все поздоровалось и Варвара Ивановна, отставив мизинцы, принялась за холодную утку.

«А я, пожалуй, здесь буду лучше всех», — подумала Маргарита и обрадовалась.

— Очень было бы интересно послушать, нет ли каких-нибудь политических новостей?

— Как, вы разве еще не знаете? В Петрограде восстание.

— Не может быть! Ах, расскажите, расскажите!

Варвара Ивановна улыбнулась с горечью:

— С удовольствием. Началось это в понедельник, третьего числа. Ну да, третьего июля, правда, Маргарита? Ничего нельзя было достать. Представьте, сразу закрылись все магазины.

Все покачали головами.

— На улицах ужасно стреляли, максималисты из особняка Кшесинской вооружали рабочих.

— Ну, это не так страшно, — сказал доктор Бырдин и достал из кармана уховертку.

— Не прерывайте, — закричал Рабинович, — пусть мадам говорит: это очень, очень интересно.

— Мы выехали пятого. Еще не все поезда шли, но знакомые наши, знаете, прямо заставили нас уехать. Конечно, страшно было не за себя, — Варвара Ивановна поглядела в сторону дам, — страшно было за Маргариточку.

Дамы сделали умильные лица.

— Конечно, господа, это только вспышка, — Варвара Ивановна говорила чужими словами, но чьими — уже не могла припомнить, — и пожар может разгореться в любой день. Я сказала это, когда кадеты ушли из министерства. — Она положила в рот кусочек огурца. — Тогда для меня все стадо ясно: мы погибли.

Бырдин посмотрел на нее с ленивой враждебностью.

— Надеюсь все-таки, что это не так, сударыня. Уверяю вас, что вся эта революция очень скоро кончится. Мы здесь все согласны в том, что большевики не имеют никаких шансов на успех.

— Какая-то кучка крайних эсде! — вставил Рабинович.

— Вот именно. Я знаю народ, — Бырдин показал глазами в сторону скотного двора, хотя с балкона можно было видеть (и то днем) лишь старую и пустую собачью конуру. — Я знаю наш русский народ — его главный враг сейчас немец.

Все взглянули друг на друга. Рабинович кашлянул.

— И чем же все кончилось? — спросил он снова, как можно вежливее.

— Да как вам сказать? В среду дело шло как будто уже на успокоение…

— Ну, вот видите!

— …и я думаю, дня через два вы получите газеты.

Она отодвинула от себя тарелку, сложила крест-накрест нож и вилку и вытерла некрасивый маленький рот.

— Все это очень, очень ценно. Из газет этого не узнаешь.

Кое-кто издал довольный звук.

Маргарита встала и весело зашуршала шелковой нижней юбкой. Одна из дам, худая, в больших серьгах и кружевном платье, встала тоже, перегнулась через перила и сказала медленно, куда-то в сад:

— А все-таки какое страшное время, и молодежи нашей какое испытание!

Все оглянулись на нее. Варвара Ивановна внимательно посмотрела на серьги, на платье.

— Да, да, за молодежь страшнее всего, — сказала она своим привычным «гостиным» голосом. — Не страшно умереть самой, страшно, что Маргариточка без меня останется.

Дама в серьгах выпрямилась.

— Вот именно. Вы знаете, когда в феврале моя Верочка выбегала по три раза в день на Каменноостровский, — я просто с ума сходила.