Но разговаривать по телефону тоже стало труднее. Она плохо слышит и быстро начинает путаться. Наши беседы делаются короче, формальнее, теряют всякий смысл. Внезапно голос Миша кажется мне совсем далеким. Я не сдаюсь, однако мои усилия ни к чему не приводят, так что я обращаюсь к ней, будто к ребенку, и это ранит мне сердце, ведь я помню, какой она была, знаю, что она читала книги Дорис Лессинг, Сильвии Плат и Вирджинии Вулф, что она не отменила подписку на «Монд» и продолжает ежедневно перелистывать всю газету от корки до корки, пусть даже просто скользя глазами по заголовкам, набранным крупным шрифтом.

Зная все это, я раз за разом повторяю одни и те же вопросы. Ты хорошо спала? Хорошо ела? Все ли благополучно? Ты немножко почитала? Ты смотрела телевизор? Ты с кем-нибудь подружилась? Чем занимаешься в течение дня? Ты еще не ходила в киноклуб?

А Миша… Вместо того, чтобы сказать: оставь меня в покое, иди выпей за мое здоровье и потанцуй на барной стойке, — она любезно отвечает на каждый мой вопрос. Она старается, она подыскивает слова.

Когда я кладу трубку, то чувствую такое бессилие, что мне еще долго трудно говорить.

ЖЕРОМ

Я постучался несколько раз, но она не услышала меня.

Она одна в своей комнате.

Что-то ищет.

В несколько приемов открывает дверцы шкафа, выдвигает ящики стола, перекладывает журналы на прикроватной тумбочке. Вид у мадам Сельд растерянный. Она повторяет все заново: открывает, выдвигает, перекладывает. Озирается и гадает, где еще поискать.

Неожиданно она опускает трость на свою постель и опирается на нее ладонями, чтобы встать на колени. Хочет заглянуть под кровать. Стоять на коленях больно, дама ложится животом на пол и засовывает под нее голову.

Вот в таком положении она и находится в момент нашей первой встречи.

— Добрый день, мадам Сельд, меня зовут Жером. Я логопед.

Затылком она едва не ударяется о матрас снизу. Я подхожу ближе.

— Позвольте вам помочь.

Это не так-то просто, учитывая смелую позу, в которой она сейчас оказалась: одна часть тела под кроватью, другая снаружи.

— Не поднимайтесь, мадам Сельд, да, вот так, и руки пока пусть лежат, да-да. Я немного потяну вас на себя, чтобы вы могли встать. Так, не шевелитесь… Внимание, я начинаю тянуть… Оп, вот так… Приготовились… Не двигайте головой… Я еще немного потяну… та-ак, ага, все.

Она с трудом перекатывается на бок и смотрит на меня.

— Добрый день.

Дама пожимает мне руку столь спокойно, словно в ситуации нашего знакомства — она лежит на полу, не в силах подняться на ноги, а я присел на корточки рядом с нею и держу ее за руку — нет ничего особенного. Она окидывает меня коротким изучающим взглядом, ее глаза вспыхивают.

Я помогаю ей сесть, помогаю встать. На это уходит какое-то время, ее движения осторожны, мои тоже.

Она знаком просит меня подать трость, я выполняю эту бессловесную просьбу.

Новая пациентка смотрит на меня с виноватой улыбкой и говорит:

— Пожалуйста, называйте меня Миша…

— С удовольствием.

— Мадам Сельд то, мадам Сельд се… Знаете, это так удручающе — жить среди людей, которые никогда не называют тебя по имени.

Ее живость удивляет меня.

— Ясно. Буду называть вас Миша, обещаю. Вы что-то искали?

— Да, я… столько всего теряю… Это происходит быстро. Я почти непрерывно чувствую, как теряю что-то и не нахожу… Я боюсь, понимаете?

— В медицинской карте написано, что у вас начальная стадия афазии. Врач должен был объяснить вам, что это. Человеку с афазией трудно подбирать слова.