Нонночка с наивным изумлением взглянула сперва на меня, потом на мать, и вдруг что-то поняла.

– По-ни-маю! – пробормотала она как бы про себя, ворочая крупными, воловьими глазами, – так вот что! Беленький Головлик! расскажите-ка нам, как вас папенька от соблазнов оберегает?

– Во-первых, на ночь все входы и выходы собственноручно запирает на ключ; во-вторых, внезапно встает по ночам и подслушивает у наших дверей; в-третьих, афонский устав в Головлеве ввел, ни коров, ни кур – никакого животного женского пола…

Головлев долго что-то рассказывал, возбуждая общую веселость, но я уже не слушал. Теперь для меня было ясно, что меня все поняли. Филофей Павлыч вскинул в мою сторону изумленно-любопытствующий взор; Добрецов – язвительно улыбнулся. Все говорили себе: "Каков! приехал законы предписывать!" – и единодушно находили мою претензию возмутительною.

Под конец обеда гостей прибавилось: три девицы Корочкины поспели к мороженому. Наконец еда кончилась: отдавши приказание немедленно закладывать лошадей, я решился сделать последнюю попытку в пользу Короната и с этою целью пригласил Промптова и Машеньку побеседовать наедине.

– Филофей Павлыч, – начал я, когда мы уселись втроем в гостиной, – до вашего приезда я долго говорил с Машенькой, но, по-видимому, без успеха. Позвольте теперь обратиться к вам: может быть, ваш авторитет подействует на нее убедительнее…

Я взглянул на них: Филофей Павлыч делал вид, что слушает… но не больше, как из учтивости, Машенька даже не слушала; она смотрела совсем в другую сторону, и вся фигура ее выражала: "Господи! сказано было раз… чего бы, кажется!"

– Дело вот в чем, – продолжал я, – Коронат не чувствует в себе призвания к юридической карьере и желает перейти в Медицинскую академию…

– Так что же-с?

– Но для того, чтоб просуществовать в продолжениие пяти лет академического курса, он нуждается в помощи…

– Что же-с! вот мать – права ее-с!

– Но матери кажется, что Коронат, поступая таким образом, выходит из повиновения родительской власти, что если она раз, по каким-то необъяснимым соображениям, сказала себе, что ее сын будет юристом, то он и должен быть таковым. Одним словом, что он – непочтительный.

– Никогда я этого не говорила! – вдруг встрепенулась Машенька.

– Помилуй, душа моя! да в этом весь и вопрос!

– Никогда не говорила, что непочтительный! заблуждающий – вот это так!

– Позвольте, Марья Петровна! допустимте, что вы даже сказали: "непочтительный!" Что же, сударь! И по-моему – довольно-таки близко около этого будет!

– Послушайте! Коронату уж семнадцать лет, и он сам может понимать свои склонности. Вопрос о будущем, право, ближе касается его лично, нежели даже самых близких его родственников. Все удачи и неудачи, которые ждут его впереди, – все это его, его собственное. Он сам вызвал их, и сам же будет их выносить. Кажется, это понятно?

– Помилуйте! даже очень-с! Но ведь и родителям тоже смотреть на свое детище… А впрочем, я – что же-с! Вот мать – права ее-с!

– Но если б сын даже заблуждался, скажите; достаточная ли это для родителей причина, чтоб оставлять его в жертву лишениям?

– Но если он сам на лишения напрашивается… А впрочем – вот мать-с!

– Я должен сказать вам, что Коронат ни в каком случае намерения своего не изменит.