|
Вот и Лайли поднялась со своего места и, пройдя мимо миссис Эрлэнд, остановилась в проходе между рядами. По-юному грациозная, сияющая уверенностью в себе, она высоко подняла голову и обвела взглядом церковь. Миссис Эрлэнд сидела возле самого прохода, где стояла гордая Лайли: она протянула к девушке руку, чтобы усадить ее, но ей помешала старческая неловкость, из-за которой рука скользнула по платью Лайли и осталась ни с чем. А девушка прошествовала к двери, словно она была невестой тореадора и за ее спиной все еще вопили зрители, словно она была царицей фей, вышедшей из леса в лунную ночь за неким волшебством, найденным ее подданными, словно она была царственной жрицей, только что посвященной в тайны, которые теперь были ведомы ей одной. Если походка и высокомерный взгляд могут выразить нечто подобное, то Лайли это выразила на удивление всем, кто ее видел.
– Лайли, – шепнула миссис Эрлэнд, когда поняла, что девушка ускользает от нее, – так не уходят из церкви. И в это мгновение мысль о мелодии позвала миссис Эрлэнд; дело было не в тех или иных звуках, а в том, что Волд вдруг позвал ее этой странной музыкой; он сиял вдалеке ярким зеленым убранством и синими тенями в золотой дымке, так что казался не столько реальным, земным, сколько волшебным, словно из сказки, которую ей рассказывали, когда она была совсем маленькой. Волд как будто требовал, чтобы она немедленно явилась к нему, оставила возле церкви своего пони и поднялась наверх, но не той тропинкой, что вела к ее дому, а той, что вела в лес и на другую сторону горы; и чтобы не шла, а весело бежала, как в юности, забыв о своих годах и обо всем остальном, кроме музыки. Парни и девушки устремились вон из церкви, после ухода Лайли уже не прикрываясь носовыми платками. Викарий молчал; был слышен лишь шум шагов. Он поглядел на миссис Эрлэнд, надеясь, что ее пример кого-нибудь остановит и он сможет продолжать проповедь хотя бы для немногих. Миссис Эрлэнд аккуратно собирала свои вещи: молитвенник, псалтирь, зонтик и маленькую сумочку. Потом она громко сказала: – Пожалуй, это было очень давно. Никто не понял, что она имела в виду. А старая и стройная миссис Эрлэнд поднялась со своего места и, грациозно двигаясь, поспешила прочь. Анрел продолжал проповедь. Больше он не просил, чтобы прихожане вспоминали старые сады, освещенные заходящим солнцем и утешавшие стариков в последние годы их жизни, тех стариков, что теперь покоились в мире под огромными тисами. Из проповеди в проповедь, что произносят священники с честными сердцами, но без ораторского таланта, шествуют одни и те же фразы, афоризмы, цитаты и максимы. Анрел знал, что побежден. И ему ничего не оставалось, как что-то говорить, лишь бы говорить. Вот он и произносил затертые афоризмы, гладкие фразы последним из своих прихожан, пока их каблуки стучали по проходу. Держа себя в руках, викарий не давал волю слезам, чтобы они не мешали ему произносить ничего не значащие фразы, которые когда-то были полны смысла, и не переставал говорить, пока из церкви не ушли все, все, кроме Августы. Только она и оставалась еще с ним. При таком сокрушительном поражении ее верность утешала викария. Пора было заканчивать. Собрав воедино надоевшие фразы, викарий перешел к заключительной части, которую слушала одна Августа. Последние фразы были произнесены; но, пока он поворачивался на восток для заключительных слов, Августа поднялась со своего места и пошла следом за всеми.
Глава тридцать первая ЯБЛОНЕВЫЕ ЛЕСА
Анрел еще раз огляделся и, не увидев никого из своих прихожан, молча повернулся на восток; он все еще слышал торопливые шаги Августы, когда произносил заключительные слова. Едва викарий проговорил «аминь» и закончил воскресную службу, как из тени колонн в дальнем приделе до него донеслись одобрительные слова: – Очень хорошо. |
