— Со всей честностью могу сказать, что это был лучший обед в моей жизни, — ответила Николь. — Но ваш дом настолько поражает меня, что мне трудно думать о чем-то другом.

— Мне приятно это слышать, — кивнул маркиз. — Но в то же время мне странно, что у вас несколько испуганный вид.

Николь отвела взгляд и уставилась на камин. Она совсем не это ожидала услышать и почла за лучшее не отвечать.

— Вы очень красивы, — продолжал маркиз, — и поэтому должны выглядеть счастливой, а не наоборот.

Николь была так удивлена его комплиментом, что невольно повернулась к маркизу.

Их взгляды встретились, и она почувствовала, что краснеет.

Она опять отвернулась.

— Неужели, — спросил маркиз, — вы смущены моим комплиментом?

— Я… не привыкла к ним, — ответила Николь.

— Разве Кингз-Кип стоит посреди пустыни, или все мужчины в округе — слепые? — поинтересовался маркиз.

Николь рассмеялась.

— Все вовсе не так ужасно, но мне редко приходится видеть молодых людей. А друзья Джеймса настолько заняты лицезрением дома и картин, что на меня почти и не смотрят!

Теперь засмеялся маркиз:

— Поистине печальная история!

Помолчав, он добавил:

— Когда сегодня вечером вы вошли в гостиную в платье, словно специально предназначенном для этой комнаты, я подумал, что мне это снится.

— Сейчас, когда вы… упомянули об этом… Я понимаю, что мое платье… того же цвета, что и фарфор… И эти изящные французские стулья…

— Верно! — воскликнул маркиз. — И, возможно, когда вы его покупали, вами руководило предчувствие, что вы войдете в нем в этот дом.

Николь пришло в голову, как удивился бы маркиз, узнав, что она не покупала платье, а сама сшила его за день-полтора.

Однако говорить ему об этом не стоило.

В этот момент дверь открылась, и вошел Джимми с картинами.

Как обычно, когда Джимми делал что-нибудь особенное для Кингз-Кип, он был весьма оживлен.

Казалось, внутри него загорался огонь, и каждое слово, которое он произносил, шло не только от ума, но и от сердца.

Ведь он говорил о том, что любил больше всего на свете.

Маркиз сел в кресло.

Он выглядит, поняла Николь, подобно Юпитеру, который выбрал минутку, чтобы снизойти до простых смертных.

Сначала Джимми показал ему Ван Лейдена.

Брат не спешил и дал маркизу возможность как следует рассмотреть и необычный цвет фуражки мужчины, и глаза девочки, в которых застыл непонятный, но тревожащий душу вопрос. Маркиз ничего не сказал, и тогда Джимми поставил перед ним Мабюзе.

Маркиз приподнялся в кресле и, наклонившись вперед, воскликнул:

— Портрет Жаклин де Бургонь! Как же вам удалось его достать?

— Не могу сказать точно, где мой отец его взял, — неопределенно ответил Джимми, — но мне кажется, что это наиболее совершенный образчик блестящей техники Мабюзе.

— Вполне с вами согласен! — закивал маркиз.

Потом, с видом фокусника, который собирается представить свой «гвоздь программы», Джимми поднял «Мадонну в беседке из роз» и поставил ее перед креслом.

— Лохнер! — воскликнул маркиз.

— Одна из лучших его работ, — подтвердил Джимми. — Моя сестра едва может вынести разлуку с этим шедевром.

Маркиз посмотрел на Николь. Ее глаза были прикованы к полотну.