И вот, ко мне подошёл Фиолетовый, вроде, немного смущаясь, потому что всё время высовывал язычок — но потом взял меня за руку и ткнул себя в глаз моим пальцем. Вообще-то, во внутреннем уголке глаза у них — тоже перепоночка, вроде нашего третьего века, но всё равно такое чувство, что сейчас глаз ему выколешь.

Когда со мной так сделали, я понял смысл. Телом. Это у них — знак доверие, такое доверие бывает у кровных братьев, наверное.

— Я не стою, — говорю. — Слишком сильно.

А Фиолетовый:

— Стоишь. Мы видели людей, можешь мне поверить. Так что — стоишь.

Тогда я собрался с духом, взял его за руку и тоже ткнул себе в глаз его пальцем. И тут ещё кое-что сообразил.

У них ведь, ребята, когти. Довольно длинные и очень острые, а раньше были ещё и ядовитые. Так вот, пока тащишь его за руку, он вжимает коготь чуть ли не вглубь мышечной ткани. Чтобы тебе глаз не выколоть. И, подозреваю, с ядовитыми железами под когтями тоже что-то происходит в этот момент.

Это у них серьёзнее, чем «Я тебе доверяю глаз». Это у них — «Я тебе доверяю мозг. Куда ты можешь воткнуть коготь с ядом через глазницу».

У них, у пацифистов, с доверием друг другу всё обстоит лучше, чем у людей. И они это дело отлично демонстрируют. Сразу чувствуешь, всем организмом: если обманешь доверие — окажешься последней гнидой.

Боевое братство. Они мне доверили Женщину.

И Гелиора захлопала в ладоши.

— А ты со мной в это не играла, — говорю.

— Я была в твоих руках целиком, — отвечает. И кладёт голову мне на грудь. — Я была в твоих руках, и мои девочки — тоже.

Ну да. Всё верно. Она была — а вот я не был.

И я ткнул себя её пальцем тоже. Под, можно сказать, овации.

Когда мы улетали со станции, я чувствовал себя так, будто мы с чиеолийцами кровь смешали, как древние рыцари. И теперь они — мои братья по разуму. Буквально.

И я уже точно знал, что я — первый в истории человек, с которым они провели этот обряд. Братания.

Они здорово отличаются от нас, чиеолийцы. Людей клинит на сексе, а у них спариваются сезонно, раз-два в год, да и то не все и не всегда. Половина самцов вообще ни разу не спариваются за всю жизнь — и я не заметил, чтобы они невероятно страдали от этого. Привыкают, надо думать — и становятся, как термиты-воины: их дело защищать и служить, а не заниматься романами. Поэтому чиеолийцев клинит на материнстве-отцовстве и на товариществе. И эти вещи для них важнее, чем любая роковая страсть — потому что общие для всех и непроходящие.

И мне нравились чиеолийцы. Даже вместе с их червяками.

У меня было самое благостное настроение, когда мы шли домой. И у Гелиоры тоже: она сказала, что пришло её заветное время. А я думал: как это её время могло прийти, если она не пополнела ни на волосок?

Я так ещё ничего и не понял.

Потому что, ребята, Гелиора имела в виду то, что называется на Чиеоле хитрым чириком, смутно переводящимся на человеческий язык, как «первые роды». Ага, есть ещё и вторые.

У них точно каждое дитё дважды рождается. Просто первый раз они появляются не на свет, а — как бы выразиться помягче… Они меняют носителя.

У милой моей подруги оказалось скорпионье жало, которое в небоевом положении убирается в специальную такую впадинку в животе. А в боевом — может быть использовано, как оружие и как… ну, скажем, стыковочный узел. С Посредником.

Это же — сакральное действо, а я был кровным братом чиеолийских рыцарей и её мужем: Гелиора не пряталась.