Но мне хотелось с ними поговорить. Я кричал им я-а-тьех, «здравствуйте!» на языке навахо. Или издавал воинственные кличи, как индейцы в фильмах, нападающие на торговый караван. Мужчины отворачивались от меня, дети переводили взгляд в землю и прятали руки в карманы. Злые старухи пытались меня схватить, но я успевал увернуться. Мне просто хотелось повеселиться — а остальным почему-то нет.

Глава 3

Когда в школе шли уроки, весь поселок был в моем распоряжении. Другим детям не разрешалось бегать по улице и искать неприятностей на свою голову. Однажды утром, прежде чем уйти на работу, отец заметил, как я в окно гостиной наблюдаю за Коротышкой Джоном.

— Ты только погляди на этого тупого мексиканского бездельника! Да он едва ноги волочит!

Коротышка работал в поселке уборщиком. Каждый день он таскал по улице длинный шланг и поливал из него клочки газона перед домами.

— Он слабак, Дэвид. Да еще безмозглый. Уверен, ты легко его перехитришь, правда ведь? Как думаешь, забавно будет устроить какую-нибудь каверзу с его шлангом?

Отец рассмеялся.

Мы начали придумывать с ним разные «а что, если». Что, если я помешаю Коротышке поливать траву? Что, если сукин сын погонится за мной — смогу я добежать быстрей его до дома или спрятаться за забором? Что, если я так его доведу, что он уволится с работы?

Отец качал головой:

— Даже улитка и та ползает быстрее!

Я уселся на крыльце и стал наблюдать за Коротышкой. Потом потихоньку подкрался к нему и пережал шланг, так что вода перестала течь. Коротышка поднес наконечник к лицу проверить, все ли в порядке, я отпустил шланг, и вода ударила ему в нос. Я расхохотался и бросился бежать, прекрасно зная, что успеваю спрятаться и ему меня не догнать.

Это повторялось неоднократно. Бывало, что я подбегал к нему и дергал за штаны, а потом давал деру, и он безуспешно пытался меня поймать. В другие дни я дожидался, пока Коротышка вылезет из своего грузовика, забирался в кабину и сыпал в пакет с сэндвичами муравьев и ящериц — это я придумал сам, без помощи отца. Когда Коротышка обнаруживал, что я натворил, то бросался за мной в погоню, но он так медленно бегал, что мне становилось неинтересно. Его оказалось куда легче провести, чем маму.

Каждый раз я рассказывал отцу, как перехитрил Коротышку и какое у него было лицо, когда из шланга ударила вода. Отец смеялся и просил рассказать подробней. Он хлопал меня по спине и говорил:

— Ты самый сообразительный маленький гаденыш, какого я знаю.

А когда бедняга запросил наконец о переводе, потому что я не успокаивался, отец превозносил меня так, будто я стал чемпионом мира по боксу. Он говорил мне показать мышцы или пробежаться перед его парнями, хвастался, что я кого угодно обведу вокруг пальца и что когда-нибудь я стану настоящей знаменитостью.

Когда мы с ним были на рынке, в магазине или на другой компрессорной станции в Ганадо, отец всем и каждому рассказывал, как его четырехлетний сын справился с взрослым мужчиной. Он мог даже незнакомого человека отвести в сторонку и сказать:

— Видишь, это мой мальчик. Только послушай, что он недавно сделал!

Но жители поселка не были рады тому, что приключилось с Коротышкой. Они говорили, что бедняга просто делал свою работу и что отец зашел слишком далеко, подначивая меня. Но тот лишь смеялся им в ответ.

И правда, с чего столько шума? Я ведь просто шутил.

За ужином отец рассказывал нам истории о семье Кроу. Его большие голубые глаза распахивались еще шире, когда он говорил о своих родителях-чероки, которым пришлось бороться с белыми сукиными детьми, которые над ними издевались, и о том, как тяжело было выживать, вкалывая на пыльных полях Техаса и Оклахомы.