|
Только я, идиотка, сама не понимаю, где это место… Да черт с ним! Я не упущу свой шанс. Другого раза уже не будет. Этот парень не вернется в город. (Она даже догадывалась почему. Он натворит слишком много бед, чтобы иметь возможность вернуться. Он сжигает ВСЕ мосты. Она чувствовала: с ним ей будет весело. Настоящее веселье начнется, когда заговорят его пистолеты)… Если я его потеряю, то потеряю навеки. Тогда мне конец. Неправда, что я на самом дне. Всегда есть куда падать… Я знаю, что такое тоска. Это моя лучшая подруга. Если я останусь здесь, то узнаю, что такое СМЕРТНАЯ тоска. А за ним — хоть в ад. Отвяжусь наконец. К черту осторожность! К черту благоразумие! Благоразумие — для тех, кому есть что терять. Мне нечего терять. Старость летит навстречу — беззубая рожа, морщинистое вымя, мертвая матка… Счастливчик, забери меня с собой в могилу!.. Держись за него, девочка! Держись обеими руками. И зубами, если сможешь. Только не укуси его! Пусть ему будет хорошо. Тогда и тебе будет хорошо. Глотнешь напоследок свежего воздуха (но перед смертью ведь не надышишься, дура!)… Не так уж важно, куда ты идешь; можно идти куда угодно, лишь бы нигде надолго не останавливаться…» Когда‑то она слышала (должно быть, от своего умника‑татуировщика) о морских тварях, которые обречены на вечное движение. Остановка означала для них смерть от удушья. В еще большей степени это относилось к людям.
С этими не свойственными удовлетворенным шлюхам мыслями она отходила ко сну, не завершив туалета. Беременность ей давно уже не грозила. И это даже к лучшему. Нельзя было вообразить себе ничего более уязвимого, чем розовый комочек, кричащий от голода и холода в бесконечной ночи. Да, пожалуй, этот Начальник в небесах, о котором так любит разглагольствовать священник, иногда принимает правильные решения… Кто‑то коснулся ее волос. Она улыбнулась, не открывая глаз. — Ты передумал, красавчик? — прошептала она, удивляясь тому, что до сих пор не услышала ни звука. И кобель молчал — вот что было страшнее всего. Ей никто не ответил. Она оцепенела. Кто‑то намотал ее волосы на огромную ладонь и потянул их вверх. Когда голова оторвалась от подушки, Марии стало больно. Это было грубоватое начало для очередной любовной игры… Она открыла глаза и ойкнула. Вокруг была тьма, о которой говорят «хоть глаз выколи». Только теперь до Марии дошло, что она не чует даже мужского запаха. Тот, кто появился в ее спальне, не обладал запахом и не издавал ни малейшего шороха. Так что же случилось с этой проклятой собакой?!. Между тем кто‑то тянул Марию за волосы вверх, и вскоре ей пришлось стать на колени. Спазм перехватил горло; она не могла закричать. Ее острые ногти прорезали темноту, но не встретили на пути ничего более плотного, чем воздух. В одно ужасное мгновение она поняла, что это конец. Ее сердце оледенело и треснуло, как стеклянная колба… Она еще жила, когда чудовищная боль огненным обручем охватила голову. Сквозь собственный вой Мария услышала хруст, с которым ее скальп отделился от черепа… И она узнала, что такое смертная тоска.
13. «УБЕЙ ЕГО, РОДНОЙ!»
— Слушаю! — буркнул Штырек‑Игорек и водрузил ноги в не очень чистых ботинках на стол Председателя городской управы. Жирнягу передернуло. В углубления рифленых подошв набилась красноватая глина, которую он принял за высохшую кровь. Ему не нравился ни сам Штырек, ни его манеры, но Жирняга не знал более подходящей кандидатуры для того дельца, которое нужно было срочно провернуть. Председатель понимал, почему Штырек обнаглел до крайности, — тот явно метил на освободившееся место помощника Начальника. Однако Жирняга понимал и то что этого никогда не случится: Игорек был слишком умен для такой должности. А Гришка — далеко не дурак; поэтому Штырька можно было смело записывать в покойники. |
