Когда он пришел в себя, то почувствовал, что нога его уже взята в лубки. Он находился в комнате капитана и при свете лампы, горевшей на ночном столике, увидел, что его друг сидит в изножье кровати.

— А Матильда, — спросил он, обводя глазами комнату, — где она?

Этот вопрос заставил капитана подскочить на стуле.

— Матильда! Матильда! — невнятно пробормотал он. — Почему вы спрашиваете о Матильде?

— Куда она ушла?… Она ведь только что была здесь.

Если бы Дьедонне в эту минуту посмотрел бы на честное, открытое лицо своего друга, он мог бы подумать, что тот сейчас, в свою очередь, упадет без чувств, так он был бледен.

— Друг мой, — сказал Думесниль, — ты бредишь, никогда твоя жена не приходила сюда.

Дьедонне посмотрел на Думесниля блестящими от горячки глазами.

— А я тебе говорю, что она была только что здесь и вся в слезах стояла на коленях, целуя мне руки.

Капитан сделал усилие, чтобы солгать.

— Ты сошел с ума! Мадам де ля Гравери, без сомнения, находится сейчас у себя, ничего не подозревая о случившемся, и поэтому ей совершенно незачем было появляться здесь.

Шевалье издал тяжкий стон, и его голова упала на подушку.

— И все же я мог бы поклясться, что она была здесь всего несколько мгновений назад и, рыдая, просила прощения; что она… что она звала тебя.

Нечто подобное молнии пронзило мозг несчастного Он выпрямился, почти угрожая.

— Как вас зовут? — спросил он у своего друга.

— Но ты же это хорошо знаешь, если только горячка не отняла у тебя память.

— Нет, скажите, как ваше имя?

Капитан понял.

— Луи, — ответил он, — разве ты не помнишь?

— Да, это правда, — сказал Дьедонне. В самом деле, это было единственное имя, под которым он знал капитана, звавшегося Луи-Шарль Думесниль.

Потом ему пришло в голову, что, тревожась о судьбе мужа, его жена по крайней мере должна была бы прийти и справиться о нем.

— Но если ее здесь не было и нет, — с горечью пробормотал он, — то где же она?

И прибавил так тихо, что Думесниль с большим трудом смог что-то расслышать:

— Конечно же, у господина де Понфарси.

Это предположение вновь пробудило его гнев.

— А! Знаешь, Думесниль, я должен его убить или пусть он убьет меня!

— Он не убьет тебя, а уж ты его и подавно, — глухо ответил капитан.

— Это почему же?

— Потому что он убит.

— Убит? Как же это?

— Непринужденным ударом шпаги, нанесенным из четвертой позиции прямо в грудь.

— А кто его убил?

— Я.

— Вы, Думесниль? И по какому праву?

— Я должен был уберечь тебя от верной смерти, мой бедный большой ребенок; твой брат, возможно, наденет траур по случаю того, что ты остался в живых, но тем хуже для него!

— И ты вызвал его, несчастный, сказав, что дерешься вместо меня, потому что Матильда мне изменила?

— Нет, успокойся; я дрался с господином де Понфарси, потому что он пил неразбавленный абсент, а я не выношу людей с такой ужасной привычкой.

Шевалье обеими руками обнял капитана за шею и, порывисто поцеловав, прошептал:

— Определенно, мне все привиделось.

Но тот, у кого это восклицание вызвало новые угрызения совести, нежно высвободился из объятий шевалье, отошел от него и в полном молчании сел в углу комнаты.

— О! Матильда! Матильда! — шептал про себя шевалье.