— Господь поразит тебя насмерть, если ты нарушишь эту клятву.

Руки старика медленно открыли шкатулку. Адам смотрел, как дед вынул из нее небольшую акварель в простой рамке. Он некоторое время смотрел на нее, потом передал Адаму, который взял миниатюру и стал разглядывать ее. Это был портрет молодой и очень красивой индийской женщины, сидевшей в тростниковом кресле. Бледно-голубое сари не закрывало ее лица. Она смотрела на художника большими дерзкими черными глазами.

— Она очаровательна, — произнес Адам. — Кто это?

— Ее звали Камала Шах, она была дочерью богатого брамина из Калькутты. Это — моя мать.

Адам уставился на него. Дед медленно кивнул:

— Да, Адам. Я, ты, твоя мать, твоя тетка Сидония — у всех де Веров течет в жилах индусская кровь. Но сейчас знают об этом только двое — ты и я.

Из всех сюрпризов этого дня, по крайней мере, этот поразил его меньше всего. Как у Лизы было только смутное представление о рабстве чернокожих, так и у Адама имелось весьма туманное представление об Индии. За свою недолгую жизнь он еще ни разу не встречался с индусом. Более того, его первая реакция была почти что восторженной. Но, наблюдая за дедом, он начинал осознавать смысл мерзкого слова, которого еще не знал: расизм.

— Всю свою жизнь я ненавидел Индию, — продолжал дед. — Ненавидел мать, которую почти не знал, — она умерла от холеры, когда мне было пять лет. Конечно, мой отец скрывал все это как только мог. Он привез меня в Англию и воспитал как белого человека. Его друзья по Индии, знавшие об этой тайне, не раскрывали ее другим, насколько могли. Многие из них сами женились на индусках или спали с ними. Они повторяли слова моего отца о том, что моя мать была фиринги из Белайта, что на хинди означает «иностранка из Англии». Люди им верили. Шли годы и никому даже в голову не приходило, что я не стопроцентный англичанин. Я учился в Итоне и Оксфорде как сын английского графа. Просто моя кожа не теряла загара круглый год. Но никогда я не забывал об истинном положении вещей и стыдился его. — Старик вздохнул. — Теперь я на грани смерти. Не знаю, может быть, я всю жизнь ужасно ошибался. Если бы моя мать не умерла так рано, то, возможно, все бы сложилось иначе — кто знает? А теперь я расплачиваюсь за свои грехи. И один мой грех, Адам, заключается в том, как я поступил с твоей бедной матерью. Я старался стать более правоверным англичанином, чем сами англичане, и когда твоя мать полюбила человека, который мне не понравился, и убежала с ним, я наказал ее, отрезав от семьи. Теперь я вижу, что был не прав. Но в то время, когда я пытался соблюдать условности общества, я думал, что поступал правильно. Сможешь ли ты простить мне когда-нибудь это?

Теперь Адам увидел, насколько уязвим его дед, и почувствовал прилив жалости к нему. Он взял его узловатую руку и поднес к своей щеке.

— Я прощаю тебе, дедушка, — мягко произнес он. — Как сказала тетя Сидония, что было, то прошло. И, думаю, что по-своему ты страдал не меньше моей мамы.

— Интересно, простила бы она меня, — вздохнул граф. — И простит ли, если мы встретимся в загробной жизни. Лично я считаю, что любая религия — пустая болтовня, что нет никакой загробной жизни, но могу и ошибаться. Но тем не менее я страшно расплачиваюсь за свои грехи. Сидония сообщила тебе, что яхта лорда Фейна случайно взорвалась. Но это ложь. Было совершено преднамеренное убийство. — Адам отпустил его руку. — Перекати мою коляску через комнату. Я должен показать тебе что-то еще.

Гадая, какие же последуют новые откровения, Адам взялся за ручки инвалидной коляски и покатил ее в указанном направлении.

— За этой картиной находится сейф, — сказал старик, показывая на пейзаж, изображенный на холсте.