Страна, где я теперь живу, не лишена некоторой привлекательности. Конечно, ее красоты не заметны с первого взгляда, и все же, при некотором внимательном рассмотрении, можно увидеть, что поле созревшего хлеба покрыто золотом более чистым и блестящим, чем позолота лепнины Версаля.
Вас удивляют мои последние слова? Или же вы думали, что я создана из муки, из которой выпекают то грубый хлеб, то кондитерские изделия, а потом снова крестьянские караваи. Я всегда подчинялась повелениям судьбы, и она почти всегда вознаграждала за покорность. У меня нет другого правила жизни. Моя философия ленива и нежна. Мужчины, которые меня любили, пользовались слабостью моей души, от природы еще более сладострастной, чем плоть.
Та, которую когда то звали новой Мессалиной , современной Лаис , сегодня забавляется тем, что является «ничем». Я благодарю Создателя за то, что он вылепил меня из такой мягкой глины, что простое прикосновение оставляет отпечаток Его вечной доброты. Именно это позволяет мне довольствоваться видимостью, как в те времена, когда я воспитывалась у дам Сент Ор .
Ладно! Я неисправима, и это – свидетельство ужасного беспорядка, причиной которого являюсь я сама. По правде говоря, стены монастыря удерживают мое тело, но зато возбуждают мой разум.
На этом писать заканчиваю из опасения испугать вас фатальным порывом благочестия…
После двух недель агонии оспа унесла Короля во второй половине дня 10 мая 1774 года. Как только стало известно о его болезни, Двор пришел в крайнее возбуждение. Смерть монарха означала важные политические перемены… и влекла за собой безжалостное сведение счетов.
Поскольку исход болезни оставался неясным, каждый задерживал дыхание, усмирял свое честолюбие, старался как можно лучше спрятать страх. Страсти, обиды, ненависть все еще скрывались под маской любезности. Но Король был уже призраком или, скорее, самым опасным из тиранов: кто правит молча. внушает намного большее беспокойство, тем более что он ничего не приказывает и ничего не запрещает. Он заставляет дрожать своих верных подданных, мешает плести интриги, делает непрочными союзы, бесполезными предательства. Он теперь занят лишь самим собой и замаливанием своих грехов. Многие жители «этой страны» опасались финального раскаяния. Какое последнее и опасное решение сможет внушить исповедник умирающему? Поскольку именно этот человек в черном и пурпуре на несколько часов становится подлинным владыкой страны. Именно в его руки Принц отдает свою волю, думая, что этим ловким ходом вручает свою душу Господу.
Шесть тысяч рабов в шелках и кружевах работают локтями и плечами в толчее, каждый опасается совершить оплошность, оказаться не в курсе последних слухов, не узнать вовремя имя будущего министра. Будет ли снова в фаворе Шуазель, как утверждают в окружении Дофины? И какой будет судьба так называемой Королевы постели?
Узнав 4 мая, что участь его предрешена, Король обратился к Жанне Дюбарри со словами, которые, несмотря на нежность тона, означали отставку навсегда: «Теперь, когда знаю свое состояние… я принадлежу отныне Богу и моему народу. Посему завтра вы должны удалиться…»
Ужасный эвфемизм: «Вы должны удалиться». Красота выражения достойна монарха, пусть и умирающего. Жестокость заключенного в ней будущего соответствует нравам Двора.
5 мая Жанна Дюбарри уезжает в замок Рюэй, принадлежащий герцогу д'Эгильону. В доме друга она дождется решения своей судьбы. Герцог, заклятый враг Шуазеля и Дофины, решил сам уйти с поста министра иностранных дел, не дожидаясь позора отставки.
В тридцать один год Жанна находится в полном расцвете своей красоты. В юношеском возрасте очаровательные округлости дополняли детскую грациозность ее фигуры и делали так, что, даже будучи затянутой в шелка и парчу, ее плоть продолжала что то шептать и, казалось, была готова выдать свои последние тайны. |