Из-за его плеча выглядывала Линда в мелких золотистых кудряшках, которые очень ей шли. Одета она была в открытое розовое платье с кринолином. Он помахал им в ответ и крикнул:

— На. праздник едете?

— В Мексико-сити всегда праздник!

— А можно с вами?

— Нельзя. У каждого свой путь в Мексико-сити. Досчитай до. конца свои шпалы — вот ты и пришел.

— Линда, а почему молчишь ты? Дрезина медленно и беззвучно стронулась с места.

— Линда! — в отчаянии крикнул Нил.

— Бай, док Кэссиди! Встретимся на карнавале! Она подняла руки, и на ярком солнце блеснули изящные золотые кандалы.

Белоснежный корабль прерий истаял в жарком колышущемся мареве…

Четыре тысячи триста восемьдесят пять…

Нил проснулся весь в поту, стремительно встал, резкостью собственных движений сбивая остатки наваждения.

— Почему ты не разбудил меня?! — сердито выкрикнул он.

— Рано еще, — не оборачиваясь, сказал Кир Бельмесов.

— Скорее… Надо успеть.

— Не мешай. Чай пей.

Нил отвернулся от стола, за которым Бельмесов колдовал над какими-то кореньями, плеснул из заварного чайника немного зеленого чая, отхлебнул.

Остывший чай был горек и отдавал аптечной микстурой. Нил вернулся в кресло.

Ожидание было нестерпимым. Если они опоздают и Линда въедет в небесный Мехико, не освобожденная от оков, так похожих на изысканные украшения, она не избавится от них всю оставшуюся вечность. Вечность! От этого слова разило таким холодом, что у Нила застучали зубы, бесконтрольно и громко, так что даже Бельмесов услышал и с удивлением посмотрел на Нила: хоть в доме уже с месяц не топили, жара в башне стояла, как в финской бане — и по полу, и над головой тянулись распределительные трубы с горячей водой.

— Пора, — сказал наконец Бельмесов. Они спустились на площадку перед Ниловой дверью. Нил поднял заранее заготовленный мешок, вслед за Бельмесовым протиснулся в узкое чердачное окно и очутился на крыше.

Ночь была ясная, безветренная и поразительно холодная для конца апреля. В свете полной луны все предметы обретали причудливую фактуру сновидения — слишком отчетливы были все линии и формы, слишком приглушены все цвета и оттенки.

Прутики антенн подернулись тончайшими кристаллами изморози. Нил подошел к тому месту, где остановился Бельмесов, открыл мешок и принялся доставать оттуда щепки, ветки, скрученные листья.

— Сюда клади, — распорядился Бельмесов. — Зажигай!

Сухая кучка занялась мгновенно. Взвился длинный веселый язычок пламени. Нил даже не заметил, в какой момент на Бельмесове появилась странная четырехугольная шапка.

— На огонь смотри, — велел потомок шаманов. — Как белый будет — отпускай ее.

Он двинулся вокруг костерка, пританцовывая на полусогнутых ногах, что-то бормоча нараспев и периодически подбрасывая в огонь щепотки травы. Пламя взрывалось искрами, становилось то багровым, то зеленым, то фиолетовым. Нил отошел на несколько шагов, держа наготове раскрытый сосуд. Он провел пальцем по розовой пластмассовой поверхности, вдоль оставленной гравером бороздки, читая кожей: «Ольга Владимировна Баренцева, 1953-1982». Шаги Бельмесова убыстрялись, монотонный речитатив делался все быстрее и ритмичнее. Перед Нилом мелькало взмокшее лицо шамана, блистающие бельма закаченных глаз.

— И-и-и! — неожиданно тоненько взвыл Бельмесов, и пламя вдруг взвилось почти прямоугольным белым столбом.