Второй ботинок лежал рядышком, уткнувшись высоким голенищем в мятую серую кучу брюк. Нил поспешно вытащил брюки — новенькие, модные клеши, тщательно отпаренные вчера, — озираясь, натянул их, дрожащими пальцами застегнул пуговицы… В общем, погуляли… Мать с бабушкой, наверное, с ума сходят, ведь не позвонил даже. Теперь предстоит объяснение. И в университете… Блин, а ведь студенческий его на вахте и, если верить вчерашней сердитой тетке, уже сегодня будет передан в деканат для дальнейших разбирательств. Во влип!
Интересно, где все? В комнате ни звука, ни шевеления, никто на его пробуждение не прореагировал. Ушли на занятия, не разбудив его? А который, кстати, час?
От обилия разом навалившихся вопросов тупо заболела голова, в левом виске противно задолбил невротический дятел. Нил застыл, зажмурив глаза, и внутренним зрением буквально увидел сизый туман, окутывающий мозги… Чашку горячего крепкого чаю и покурить — остальное потом!
Нил заставил себя раскрыть глаза и окинуть помещение более осмысленным взглядом. Тихо и пусто, но на столе блюдце с длинными окурками, надорванная пачка «Шипки», в которой, возможно, осталось что-нибудь. И еще… И еще из-за кресла, повернутого спинкой к нему, поднимается дымная спиралька… Нил метну лея к креслу, шумно зацепив стул.
Линда, бледная, как сама смерть, сидела в кресле и безучастно, остановившимися покрасневшими глазами смотрела на простирающийся за окном блеклый пустырь. На ее хрупкие плечи был накинут серый халат, в опущенной на подлокотник руке тлела сигарета.
— Линда… — проговорил он голосом, дрожащим от слабости, стыда и облегчения. — Мощно я вчера вырубился, да?
Она молчала, не сводя глаз с окна.
— Слушай, я тут вчера на вахте студенческий оставил…
— Там…
Не поворачивая головы, она показала рукой назад. На краешке стола лежал его студенческий билет. Нил схватил его, поспешно затолкал в карман.
— Вот спасибо! Ты не представляешь…
— Не за что.
Ее еле слышный голос звучал безжизненно, картонно, и это насторожило:
— Что было, скажи мне, что было?! Я ничего не помню. Я что-нибудь натворил?
Она молчала. Нил приблизился к креслу, опустился на колени, положил голову на ее безвольно лежащую руку.
— Ну, скажи же мне…
— Скажи?
Глаза ее блеснули, рука ожила, приподнялась, . одновременно поднимая его подбородок. Он заглянул в ее глаза, ожидая ответа, но она опустила голову, прижалась лбом к его лбу, что-то горячее и влажное обожгло его щеку. Он поднял руку, робко положил на ее хрупкое плечо.
— Ну что ты, что ты, Линда, не надо… Она сняла его руку с плеча, подняла голову, отвернулась. Нил поднялся с колен, обошел кресло, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
— Что было? — требовательно спросил он. — Говори! Я буйствовал, избил кого-нибудь, оскорбил, в непотребном виде попался на глаза начальству?
— Нет… Уйди, прошу тебя…
Он вспыхнул, больно сжал ее плечи.
— Я не уйду, пока не скажешь, что было! Линда уткнулась лицом в его живот.
— Нилка, Нилка, что мы натворили… Я понимаю, я старомодная, смешная, но я не могу… не могу… Ты не виноват… ты не обязан… я сама… — сбивчиво лепетала она.
— Да что же такое? — Опешивший Нил опустил руки. — Объясни же наконец!
— Помнишь, тогда, на озере, когда ты хотел… А я сказала… А этой ночью… Но ты не виноват… Ты не бойся, я переживу…
Нил почувствовал, как жарко стало лицу. Он понял. Но отказывался поверить. |