К удивлению, когда она вернулась в кухню, Таня сидела в той же позе, что и когда Лиза уходила. Ни чайник не поставила, ни бутербродов не напилила.

– Ты голодная?

– Нет. Но, наверное, поесть надо.

– Сейчас пиццу в духовку поставлю. Я, когда Сережи нет, не готовлю. Ты знаешь.

– Не объявлялся? – Таня, наконец, ожила и подняла на Лизу взгляд. Странно… Ей то какое дело? Лиза была уверена, что Таня с Сергеем друг друга недолюбливают. У них с мужем даже как то раз случился скандал по этому поводу. Тот однажды неприятно высказался о Таниной внешности. И Лиза обиделась за приятельницу. Уж кому как не ей знать, что не в красоте счастье? Да и вообще она такого похабного замечания от Серого не ожидала.

– Нет. Слушай, Тань, а ты у вас в конторе не можешь узнать? Ну, хоть приблизительную дату! Сил нет ждать. Сложно мне этот раз дался.

Так совпало, что Таня была секретаршей Сережиного босса. И имела доступ к секретке. Лиза никогда раньше ни о чем ее не просила. Да и в этот раз не собиралась. Оно как то само собой вырвалось.

Таня ничего не ответила. И тогда Лиза, стушевавшись, пошла на попятный:

– Прости. Знаю, что не должна была тебя пытать. В неловкое положение ставить… Давай лучше о тебе. Что, ты говоришь, случилось?

Открыла духовку. Сунула пиццу. Лето заканчивалось, и день становился короче, кажется, с каждым днем. Осень в Париже – красивое время.

– У меня рак.

Осень меняет Париж на свой лад. На фоне золота листьев очертания зданий обретают совсем другой фокус. А пряный воздух с нотками палой листвы, пыли, кофе и хрустящего, только из печи, багета пьянит как вино. Им не дышать, его пить хочется… Кстати, о вине! Нужно будет непременно, непременно заказать в ресторане бутылочку. Или две, чем черт не шутит! В конце концов, их с Сергеем лечение уже давно носит формальный характер – можно себе позволить.

– Что, прости?

– У меня рак. Глиобластома.

Праздничная открытка, застывшая перед глазами Лизы, рассыпалась. И вместо чудных ароматов Парижа пахнуло могильной плесенью. Ей нужно было что то сказать! Таня наверняка ждала от нее реакции. Слов поддержки, или, может быть, утешения. Но Лиза не находила таких слов. Все они казались такими… ничтожными. В конце концов, верх взял оптимизм.

– Послушай, Тань, но это ведь сейчас не приговор, правда? Тебе сколько? Тридцать семь?

– Тридцать восемь.

Вот как! Значит, Таня старше на восемь лет. Впрочем, разница, которая еще в детстве кажется бездонной пропастью, после тридцати стирается практически полностью.

– Ну, вот. Тридцать восемь всего. Организм молодой, сильный. Тебе еще жить и жить. Да и современная медицина творит…

– Доктор сказал, у меня есть полгода. Максимум.

Сумерки сгущались. И почему то в них было совершенно невозможно оставаться. Лиза щелкнула выключателем. Сощурилась.

– Я не знаю, что сказать, Таня. Может быть, тебе стоит проконсультироваться у другого, более опытного врача.

Духовка дзынькнула, сообщая, что пицца готова. Лиза вынула противень, радуясь случившейся передышке. Она совершенно не знала, что нужно говорить в такой ситуации. Таня была сиротой. Кто за ней станет ухаживать? И что будет с её нарождённым ребенком, если ей действительно… полгода максимум. Его заберет отец?

– Уже. Там сразу собирают консилиум. Я же беременная, поэтому со всех отделений нагнали… – Таня взмахнула рукой. Опустила взгляд. С редких ресниц закапали частые слезы.

– Танька… Танечка. Я не знаю… Что мне сделать? Как помочь тебе? Ну, хочешь, я попрошу шефа, и мы через нашу газету организуем сбор средств? – оживилась Лиза. – Отправим тебя в самую лучшую в мире клинику, где эти, как ты сказала, глиобластомы лечат? – стараясь совсем уж не скатываться в театральщину, Лиза присела у Таниных ног и осторожно обняла приятельницу за хрупкие плечи.