Интересно, какой приказ они получили от старшего Кума? Проучить? Покалечить? Убить?

Действительно, вошедшие были заметно настроены решительно и настолько уверены в своих силах, что, с удивлением визуально ознакомившись со среднестатистическим пареньком, один из них, то ли старший, то ли тот, кто привык командовать, тут же тихо приказал дежурному вертухаю:

— Слушай, Щекотилин, оставь-ка ты нас в камере, закрой за нами дверь и не вмешивайся ни во что!

Голос старшого, с одной стороны, был спокойным и уверенным, а с другой — каким-то усталым. Создавалось впечатление, что этому парню все порядком обрыдло до тошноты: вроде бы, и делать ничего не хочется, а делать нужно.

— Не обращай внимание ни на шум, ни на крик, и вообще, будет лучше, если ты просто удалишься по своим делам, — каким-то безразличным тоном произнёс «старшой». — Надеюсь, они есть у тебя? Ты понял?

— А если…

— Никаких если! — спокойно прервал тот.

Пожав плечами, прапорщик недовольно покачал головой и закрыл дверь. Тут же лязгнул замок и послышались его удаляющиеся шаги.

— Понайотов! — грубо выкрикнул другой голос.

Этот голос существенно отличался от голоса, собственника которого Серафим назвал про себя «старшим». Второй голос оказался мерзким, противным, возможно, от злоупотребления алкоголем, а может быть, и прокуренным, вероятно, оттого и хриплым. Моментально создавалось мнение, что этот человек явно всем и всеми недоволен. То ли от неприятностей в личной жизни, то ли от недовольства собственной судьбой. Такие люди, как правило, срывают злость на своих близких или на тех, кто послабее и не может достойно ответить. Наверняка у него не было друзей, а коллеги по работе его просто терпели.

Как только раздался его голос, в голове Серафима мгновенно созрел план, и он сразу приступил к его реализации.

Серафим сделал вид, что только что проснулся:

— А? Что такое? — огляделся, резво вскочил на ноги и привычно отрапортовал, как положено в местах лишения свободы. — Серафим Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, сто сорок пятая, часть два!

Вызывающе поигрывая резиновой дубинкой, «хриплый» брезгливо осмотрел Серафима:

— Чего спишь, когда в камеру входят офицеры? — он раздражённо повысил голос.

— Виноват, гражданин начальник, нечаянно не услышал: задремал немного, — подчёркнуто вежливо и спокойно ответил Серафим.

— За нечаянно — бьют отчаянно! — зло ухмыльнулся тот и действительно замахнулся дубинкой.

— Не стоит, гражданин начальник! — тихо заметил Серафим.

Он в упор взглянул на «хриплого» и, как только тот решил всё-таки нанести удар, очень легко, оставаясь стоять на месте, уклонился корпусом. Резиновое орудие «хриплого» со свистом ударило по воздуху.

— Ах, ты, сучара! — тут же завёлся тот.

Никак не реагируя на «хриплого», Серафим, не упуская его из внимания, повернулся к тому из них, которого услышал первым, к «старшому»:

— Командир, я могу сказать? — спросил он его.

— Да я тебя сейчас… — совсем разозлился «хриплый», сообразив, что его ни во что не ставят.

— Погоди-ка, Колян! — остановил его «старшой»: в его голосе послышался явный интерес.

— Чего годить-то? Дать пару раз по чердаку этому хлюпику и санитаров позвать, чтобы отнесли на больничку, — огрызнулся «хриплый».

— Уже дал, — с ехидцей заметил третий голос: уверенный и насмешливый.