– И что же это?

– Если мужчина хотеть ребенка, надо что-то делать. Просто говорить об этом мало. Надо выходить в мир и пытаться решать проблему. Идти к врачу и делать что-то, чтобы сын появиться.

– А я-то думала, что вы спали, – заметила Фрида, и ее лицо исказилось от ужаса.

– Я спать. Меня разбудить шум. Я слышать кое-что из разговора. Он – мужчина, который хотеть сына. Он заставить меня думать о моих сыновьях.

Выражение гнева сошло с лица Фриды, ее губы невольно растянулись в улыбке.

– Вы что, думаете, я стану обсуждать с вами своего пациента? – удивилась она.

– Я думать, что одних слов мало. Он должен изменить свою жизнь. Получить сына. Если возможно.

– Когда вы подслушивали, вы слышали ту часть, где я сказала, что все останется в тайне? Что никто не узнает, о чем мы разговаривали?

– Но какой смысл только говорить, если он ничего не делать?

– Как, например, лежать и спать, вместо того чтобы латать дыру, в которую вы провалились?

– Я все чинить. Уже почти все готово.

– Не понимаю, почему я вообще говорю с вами об этом, – вздохнула Фрида. – Но все равно скажу. Я не могу решить все проблемы в жизни Алана, не могу дать ему сына с рыжими волосами. Мир – это запутанное, непредсказуемое место. Возможно – только возможно! – если я поговорю с ним, как вы выразились, то сумею немного облегчить ему процесс решения проблем. Я понимаю, это не очень-то много.

Джозеф протер глаза. Он, похоже, еще окончательно не проснулся.

– Можно, я купить вам стакан водки, чтобы просить прощения? – спросил он.

Фрида посмотрела на часы.

– Сейчас три часа дня, – напомнила она ему. – Вы можете приготовить мне чашку чая, чтобы извиниться.

Но сейчас, когда он ушел, ему уже не было так хорошо. На него снова наваливалось чувство беспокойства – или, возможно, оно росло у него внутри: он не знал наверняка, откуда оно берется. Ему очень хотелось вернуться в ту комнату и остаться там, по крайней мере, пока это чувство не схлынет. Но он догадывался, что ей эта затея придется не по душе. Он помнил, что она сказала: ровно пятьдесят минут. Она очень строгая, подумал Алан. Интересно, а как бы ее восприняла Кэрри? Наверное, решила бы, что Фрида – крепкий орешек. Слишком крепкий.

По левую руку он заметил маленькую, окруженную со всех сторон зданиями аллейку, на одной из скамеек которой сидели три пьяницы и пили сидр из жестяных банок. Алан, с трудом переставляя ноги, сел на другую скамью. Моросящий дождь усиливался. Он чувствовал капли у себя на макушке и слышал их стук по мокрым листьям, собранным в кучи на земле. Он закрыл глаза. Нет, решил он. Кэрри не сможет понять его. И Фрида не смогла, по крайней мере, не до конца. Он совершенно одинок. Вот что хуже всего, что причиняет особую боль. Одинок и неполон. Наконец он снова встал.

Теперь же она не могла успокоиться еще и из-за Сэнди. Они ели, и разговаривали, и спали вместе, а потом Фрида шла домой, не оставаясь на ночь. Они уже начинали – и это ее тревожило и захватывало одновременно – прорастать друг в друга, узнавать друг друга, исследовать друг друга, поверять друг другу тайны.