Кодеин притупил ее ощущения, она пребывала в том состоянии, когда чувствуешь боль словно на расстоянии. Похоже на крики, доносящиеся из соседней комнаты. Доктор говорил: пожалуйста, не сопротивляйтесь. Лежите смирно. Боль будет минимальна. Всего один укол — и вы погрузитесь в легкий приятный сон. Нам бы не хотелось удерживать вас силой. «Погодите! Нет. Это какая-то ошибка. Я…» Она отталкивала его руки. Резиновые руки. Она не видела их лиц. Слепил свет над головой. Возможно, она попала в слишком отдаленное будущее, и солнце расширилось и заполнило собой все небо. «Нет! Это не я!»
Слава Богу, ей все-таки удалось соскочить с этого стола. Они кричали что-то ей вслед, но она убежала.
Бежала босая, задыхаясь. О, она может убежать! Пока еще не поздно! Она мчалась по коридору. В нем висел запах дыма. И все равно еще не поздно. Теперь наверх, по ступенькам, дверь была не заперта, и она толчком распахнула ее. Ну, вот, снова знакомые лица! Мэри Пикфорд, Лью Эарс, Чарли Чаплин. О, Маленький Бродяга!.. Чарли — вот кто был ее настоящим отцом. Эти глаза! В соседней комнате послышался приглушенный звук. Да, там находилась спальня Глэдис. Входить туда ей запрещено, но ведь теперь Глэдис там нет. И она вбежала, и увидела бюро. А в нем — ящик, и она должна его открыть. Она дергала, дергала, дергала за ручку этого ящика. Что-то заело? Хватит ли ей сил открыть его? Наконец она все же открыла, и там лежал младенец, дрыгал крошечными ручками и ножками, ловил открытым ротиком воздух. Норма Джин и сама задыхалась, ей хотелось плакать. Крик! Холодный стальной расширитель вошел в ее тело между ног. И они принялись потрошить ее, как потрошат рыбу. Ее внутренности стекали по этому расширителю. Голова ее металась из стороны в сторону, она кричала, пока надувшиеся на горле сухожилия не перехватило.
Младенец крикнул. Всего один раз.
— Мисс Монро? Пожалуйста. Пора.
Надо сказать, уже давно пора. Сколько они звали ее? Деликатно стучали в дверь гримерной. Минут сорок просидела она перед зеркалом, безупречно причесанная, с безупречно наложенным макияжем. Сидела в трансе в роскошном ярко — розовом шелковом халате, в перчатках до локтя, и верхняя часть ее великолепных грудей была обнажена, и сверкающие фальшивые драгоценности дрожали и переливались в ушах, обвивали ее прелестную шейку. И эти словно лакированные губы, они же причинное место, были самим совершенством. Пора. Пора исполнить песню: «Бриллианты — лучшие друзья девушки».
Монро была безупречна. Настоящая профессионалка. Она запоминала каждое слово, каждый слог, каждую нотку, каждый такт и работала с точностью часового механизма. Она не была «персонажем», «ролью». Очевидно, она обладала способностью уже видеть себя в фильме, как мультипликатор. И эту мультипликацию она могла контролировать как бы изнутри. Она контролировала и учитывала все: в том числе и как воспримут мультипликацию люди посторонние, когда в зале погаснет свет.
В этом была вся Монро. Вся она была в фильме, была образом, который однажды увидят и полюбят зрители.
Однажды меня послали за ней. Я постучал в дверь, потом приложил к двери ухо и, готов поклясться, услышал там крик младенца. Не громкий, и вообще маловероятно, чтобы в той комнате был младенец. Но я точно слышал его крик. Всего один.
Бывший Спортсмен и Блондинка Актриса: Предложение
Непременно найдутся наблюдатели, которые будут рассматривать этот обреченный с самого начала брак в ретроспективе, словно анатомируя труп. И они непременно станут задаваться вопросом, было ли предложение таковым, каким ему положено быть, а не вынужденным признанием свершившегося факта.
Бывший Спортсмен тихо говорил Блондинке Актрисе: Мы любим друг друга, нам пора пожениться.
В воздухе повисала пауза. И в этой мертвенной тишине Блондинка Актриса шептала: О да! Да, дорогой! А потом смущенно и с нервным писклявым смешком добавляла: Н-наверное!. |