— Вас настолько беспокоит судьба Московии? — удивился Башмаков.

— Вы простодушны, как те парагвайские индейцы, — ответила Анриэтта. — Я не желаю вам такой судьбы, вот и все. Я не желаю, чтобы духовником вашего царя был иезуит. Я не желаю, чтобы ваших царей убивали потому, что они не угодили иезуитам. Так было много лет назад, когда они наняли убийцу для доброго короля Генриха. Но что я могу? Только сказать вам о своих опасениях.

— Про Парагвай мы не знали.

— Теперь будете знать. Индейцы тоже не подозревали, что их могут обмануть.

— Благодарю вас, сударыня, — церемонно сказал Башмаков и встал. — Ванюша, никуда не отлучайся, жди моих приказаний.

После чего дьяк в государевом имени, как велено было писать его в бумагах, Дементий Минич Башмаков, заложил два пальца в рот и громко свистнул. Из переулка ответили таким же свистом, и чуть погодя у садовой калитки появился уже знакомый Ивашке конюшонок — сам на бахмате, другого бахмата вел в поводу.

Башмаков, как почти все московиты, прекрасно ездил верхом. В седло он взлетел, казалось, едва коснувшись рукой конской холки. Дьяку было чуть за тридцать, и он не нуждался в услугах конюшего, подававшего стремя.

— Вот так-то, сестрица, — сказал по-русски Анриэтте Ивашка. — Натворил бед наш Войнушка…

— Еще только собирается натворить, — по-французски ответила она. — На месте господина Башмакова я бы отправила за господином Ординым-Нащокиным надежных людей.

Ивашка чуть было не спросил: зачем? Но догадался сам.

Пропали два дурня где-то в польских чащобах — ну и царствие им небесное.

Жалко было Воина Афанасьевича — все, кто состоял при Афанасии Лаврентьевиче в Царевиче-Дмитриеве, поневоле сдружились, а воеводский сын был хорошо образован, знал ответы на многие вопросы, не наушничал батюшке, если кто-то из писцов или толмачей начудит или явится на службу лишь к обеду. Под батюшкиным руководством цены бы ему не было, а каково сам собой руководить будет? При всем хорошем отношении к Воину Афанасьевичу Ивашка бы ему покупку коня на торгу не доверил — обманут, всучат старую беззубую клячу.

Наутро Ивашка услышал матушкин донос о Петрухиной невесте.

— Я рядом с ней встала, — сказала Марфа Андреевна. — Девка в соку, лет ей не девятнадцать, как Марковна врет, а все двадцать два, нос длинноват, да это все не беда, а вот сущая беда — изо рта воняет.

— Будь она неладна! — воскликнул Ивашка. — Такой нам не надобно! Что ж это такое? На всей Москве для Петрухи подходящей девки нет!

— Марковна сперва норовит лежалый товар сбыть. Погоди, она нам еще двух-трех негодных предложит, а потом, коли хочет с нас денег за услугу взять, и хорошую невесту посватает.

Но не судьба была Ивашке наскоро женить лучшего товарища. В обеденную пору прибежал посыльный — истопник Приказа тайных дел, также Ивашка, передал грамотку. В грамотке сказано: собираться в дорогу, а спозаранку, еще до того, как начнут отворять кремлевские ворота, быть у Боровицких, у калитки.

Ивашка поспешил к Денизе. У нее сидела Анриэтта, и он объяснил женщинам, что, сдается, будет послан в погоню за Войнушкой Ординым-Нащокиным и беспутным Васькой Чертковым.

— Вряд ли они застряли в Курляндии, — сказал Ивашка. — По моему разумению, оба уже в Литве, у литовских панов меды пьют. В Курляндии-то до них легко дотянуться. А Литва не на краю света. Может, месяца через полтора и вернусь. Может, даже к Успенью.

Прибежала Варенька — в одной рубашонке, как все московские дети в летнюю пору, босая, — полезла к батьке на колени; батька, расчувствовавшись, поцеловал тугую розовую щечку.