— О! — воскликнула она, и ее лицо прояснилось. — Да. Но они всегда рвались, мы такие неуклюжие, а Джим спешил. Он ненавидит резинки! Я пыталась пользоваться противозачаточной пеной или пастой, но они тоже нас подвели. Мы думали, у меня безопасные дни, и раз — я опять беременна. Здесь нет ничьей вины, доктор, честно! — Ее протест прозвучал так, словно она была десятилетней девочкой, которую застукали за чем — то запрещенным.

Соломон взял ее руки в свои.

— Милли, послушайте меня! То, что вы вообще зачали этого ребенка, которого потеряли, уже чудо. Вы словно Геттисберг после битвы, количество рубцов ужасает. Сколько абортов вы сделали?

Милли совершенно успокоилась и присела. После его вопроса она отвернулась.

— Я никогда не считала, — глухо ответила она. — Семь, девять — я не знаю. Много, очень много за прошедшие годы. Мы не могли себе позволить ребенка!

— Вязальные спицы, венчик, щелочные спринцевания? — Он спрашивал очень ласково, поглаживая ее по спине, желая помочь выговориться. Из рассказанного Дездемоной он понял, что они не знали, у кого спросить совета. Потрясающий ум и потрясающая неопытность.

— Пока я не узнала об эрготамине и не смогла сама делать аборты. Вот когда появились противозачаточные таблетки, мы смогли нормально предохраняться, нам больше не приходилось ни о чем беспокоиться. Я была такой плодовитой, да и Джим, кажется, тоже. — Она подняла голову и посмотрела на него. Милли поняла его слова, но еще не осознала всю их чудовищность. — Мы теперь можем себе позволить завести ребенка. У меня не может быть все так плохо, как вы сказали, доктор.

— Поверьте мне, Милли, плохо. Очень плохо! Ваш эндометрий представляет собой один большой рубец. Только задумайтесь — задумайтесь! Когда вы избавлялись от плода, вы вмешивались в естественный природный процесс. Если это происходит на ранних стадиях беременности, то последствия минимальны. Но смею предположить, что ваши первые две или три беременности имели довольно большой срок; есть признаки сильных кровотечений и инфекции — удача, что вы вообще выжили. — Соломон на миг замолчал, но после строго продолжил: — Вы — легкая добыча для рака матки, Милли. Я рекомендую вам гистероэктомию.

— Я могу забеременеть и сделаю это, — сказала она.

— Если такое случится, то результат будет таким же, как сейчас. Вы не сможете выносить ребенка девять месяцев и даже меньше, Милли.

— Я отказываюсь делать гистероэктомию.

— Это ваш выбор, дорогая. Я сказал вам свое мнение, но советую выслушать второе и даже третье. Не принимайте решения, не выслушав всех, — посоветовал доктор.

Он откинулся на спинку стула, расстроенный и бессильный хоть чем — то помочь Милли.

— Я знаю, какой это удар для вас, дорогая, но все же не конец света. Нельзя никого проклинать за сделанные аборты, я точно не буду. Попробуйте посмотреть на сложившуюся ситуацию как на некую цель, о которой вы прежде не задумывались. И поговорите с мужем. Будьте с ним откровенны, а потом позвольте мне встретиться с ним.

Но Милли не отвечала и никак не реагировала. Спустя полчаса Соломон бросил свои попытки, раздумывая, мог ли он справиться лучше. Даже для такого опытного врача, как он, ситуация Хантеров оказалась необычной. Он не знал, что делать. Врач из гетто здесь помог бы больше.

После его ухода Милли снова легла, так и оставив на двери табличку «Не входить», которая позволяла ей побыть одной. Она не плакала, все слезы были уже выплаканы прошедшими ночами, когда она не знала причин, погубивших ее младенца.