— Пусть заявится человек более благоразумный и осмотрительный, чем бедный подеста города Порто-Феррайо, и пусть он это докажет. Я не признаю себя самым праздным и невежественным человеком во владениях великого герцога. Могут оказаться более ученые, как вы, например, ваше сиятельство, но вы не встретите человека более ревностного и преданного своему долгу.

— Я в этом не сомневаюсь, сосед Вити, — добродушно улыбнулся ему Баррофальди. — Я всегда принимал к сведению ваши советы и пользовался вашей помощью. Но желал бы я узнать что-нибудь об этом Цицероне. Признаюсь, я употребил все свое послеобеденное время сегодня на розыски в разных книгах, желая отыскать хотя бы малейший намек на это имя.

— И вы не нашли подтверждения того, что он вам сказал?

— Мало того, я не нашел даже нигде этого имени. Правда, там называют английскими Цицеронами лучших ораторов, но это только в виде похвалы, как это делают и другие нации.

— Но согласитесь сами, вице-губернатор, что было бы прямо преступлением подозревать людей, выказывающих нам такое полное доверие.

— Да, вы, пожалуй, правы, Вито-Вити; несомненно, что «Крыло и Крыло» намеревается вторично бросить якорь в нашей бухте, а на это едва ли бы решилось враждебное судно. Распорядитесь же соблюдением всех необходимых формальностей.

Толпа уже начала спускаться с горы, чтобы посмотреть, как будет люгер входить в гавань. Градоначальник поспешил встретить сэра Смита, едва только дослушал распоряжения вице-губернатора. Андреа Баррофальди счел более для себя приличным остаться там, где он был, и ожидать прихода воображаемого английского офицера. Джита также осталась наверху. Сердце ее билось от тревоги при мысли о тех опасностях, которым подвергал себя дорогой для нее человек из любви к ней, и ее нежность к нему росла.

Джита с Башни, как ее называли знавшие ее, или Джита Караччиоли (таково было ее настоящее имя), с детства осталась сиротой. Благодаря этому обстоятельству она приобрела силу характера и твердую веру в себя. Воспитывали ее тетка и дядя, удалившийся от света и весь ушедший в свою внутреннюю жизнь.

Привитая с детства правдивость не позволяла Джите одобрить уловку, прибегнув к которой, Рауль получил возможность посетить ее; но, уступая чувству чисто женской нежности, она извиняла ее. Она ужасалась при мысли о тех хитростях и той лжи, которые являлись для Рауля неизбежными спасительными ширмами; ежеминутно трепетала она, ожидая возможной вспышки, могущей повлечь за собою пролитие человеческой крови; и в то же время она была глубоко тронута самопожертвованием любимого человека ради нее.

Они были до крайности несхожи по своим убеждениям, верованиям и привязанностям, и рассудок ей давно говорил, что Рауль Ивар и Джита Караччиоли должны быть чужими друг для друга; но сердце ее шептало ей совсем другое. Настоящий случай как раз обострил эту постоянно происходившую в ней борьбу, и, оставшись на высоте, она погрузилась в глубокое раздумье. На ее глаза беспрестанно набегали слезы.

В планы Рауля вовсе не входило поместить свое судно так близко к населенному городу. Вместо того, чтобы войти в самую гавань и здесь искать защиты от всякого республиканского крейсера, он, наперекор общему ожиданию, снова бросил якорь приблизительно там же, где стоял раньше. Рауль спустился в шлюпку и подъехал налегке к пристани.

— Э, синьор капитан! — дружески приветствовал его Вито-Вити, едва только он ступил на берег. — Мы вас здесь ждем, чтобы, так сказать, принять вас в свои объятия. Славно вы провели этих санкюлотов. Англичане — великая нация! Мне вице-губернатор порассказал кое-что про ваших соотечественников.

Рауль великодушно принял все комплименты, расточаемые градоначальником, снисходительно пожал ему руку, разыграв как нельзя лучше роль великого человека, с детства привыкшего к фимиаму.