– А при чем тут Маргарет Грирсон? – спросила Анжела.

– Записка, которую я получила, была адресована «Маргарет», написали только имя и ничего больше. Я решила, что записка прислана мне, но, наверно, тот, кто послал ее, перепутал ящики, и записка попала не к Грирсон, а ко мне.

– Но я все‑таки не понимаю, что…

Я не могла поверить, что Анжела не понимает.

– Маргарет Грирсон была важная персона, – стала объяснять я. – Она возглавляла клинику для больных СПИДом, она служила людям. Была не мне чета.

– Да, но…

– Я – никто, – продолжала я. – Умереть следовало мне. Но так не получилось, и тогда я подумала: что ж, надо бы сделать что‑то с собой, со своей жизнью, понимаете? Пусть то, что я осталась жива, получит хоть какой‑то смысл. Но мне это не удалось. Я нашла нормальную работу, нормальное жилье. Я снова стала ходить в школу, а мне кажется, что это происходит с кем‑то другим. То, что было для меня самым важным, – Томми и собаки, – теперь словно перестало быть частью моей жизни.

Я вспомнила, о чем спрашивал меня призрак Ширли, и добавила:

– Может быть, это эгоистично, но я считаю, что милосердие должно начинаться с дома, понимаете? Что я могу сделать для других людей, если сама чувствую себя несчастной?

– Надо было прийти ко мне, – говорит Анжела.

Я качаю головой.

– И что сказать? Выйдет, что я просто ною. В двух кварталах от нас люди умирают с голоду, а меня, видите ли, беспокоит, счастлива я или нет. Все, что надо, я делаю – содержу семью, даю им крышу над головой, я уверена, что им хватает еды. Вроде бы что еще нужно, правда? Но так не получается. У меня такое чувство, что нет самого главного. Раньше мне всегда хватало времени для Томми и собак, а теперь я то тут минутку урву, то там… – У меня перехватило горло: я вспомнила, какой печальный у них у всех был вид, когда я сегодня уходила из дома, будто я покидала их не на вечер, а навсегда. У меня от этого сердце разрывается, но как объяснить это тем, кто не в состоянии понять?

– Мы что‑нибудь придумаем, – говорит Анжела. – Еще не поздно.

– Что, например?

– Не знаю, – улыбается она. – Просто надо как следует подумать, видно, мы раньше что‑то упустили. Постарайся быть со мной пооткровенней, расскажи, что ты чувствуешь на самом деле, а то ты говоришь только о том, что, по‑твоему, я хочу услышать.

– Это так заметно?

– Давай предположим, что у меня есть внутренний детектор.

Мы долго ничего не говорим, я думаю о том, что она сказала. Интересно, можно ли и правда что‑нибудь придумать? Я не хочу никаких поблажек от моих благотворителей, ведь я теперь от них как‑то завишу. Я всегда сама зарабатывала себе на жизнь, но я понимаю, что надо что‑то изменить, иначе то немногое, чего мне удалось добиться, развалится на части.

У меня перед глазами стоит картина, которую я не в силах забыть, – тоска во взгляде Томми, он смотрит, как я выхожу за дверь. И я знаю, я должна что‑то сделать. Должна найти выход и удержать то хорошее, что было у нас в прошлом, да при этом еще и обеспечить нам достойное существование.

Я запускаю руку в карман и нащупываю купленный сегодня билет на автобус.

«Быть пооткровенней? – думаю я, глядя на Анжелу. – Интересно, что скажет ее детектор вранья, если я поведаю ей о Ширли?»

Анжела распрямляет ноги и встает с подоконника.

– Пошли, – говорит она, протягивая мне руку. – Давай поговорим об этом еще.