– Она в больнице. Упала и, кажется, повредила шею.

– Да что ты? – ахнула Серова. Глаза ее расширились, она даже покраснела от возбуждения. – Когда это случилось?

– Вчера. Врачи говорят, ничего страшного, – добавила я.

– Надо же, в таком возрасте… – Валентина кашлянула, сообразив, что такое поведение не к лицу великому человеку, и перевела взгляд на какую‑то точку на горизонте.

Появилась Наталья и с постным видом сообщила:

– Гости приехали.

Валентина повернулась ко мне с немым вопросом в глазах. Я пожала плечами, торопливо поднимаясь.

Подходя к лестнице, я услышала громкие голоса и поняла, что пожаловали еще две великие дамы от литературы. В разговоре мелькнуло имя Сусанны, о недавнем происшествии они, должно быть, узнали от Натальи.

– Ларочка, – завидев меня, раскинула руки Аглая. Вторая дама тоненько пискнула:

– Рада тебя видеть. – И обе шагнули ко мне.

Надо сказать, что в паре они выглядели чрезвычайно комично. Марина Федоровна Скворцова недавно отметила свой пятидесятипятилетний юбилей. Она была невысокого роста, худая до жути. Со спины походила на дистрофичного подростка. Мелкие черты, личико сморщенное, как печеное яблоко, сутулость и любовь к ярким тряпкам. Она без конца щурилась, хотя отличалась отменным зрением, и кривила губы, точно не знала, что сделать – зареветь или засмеяться. Марина Федоровна, так же, как Серова, Аглая и первая жена Артемьева, училась с моим мужем в Литературном институте, и дружбу они пронесли через года. Марина в молодости писала романы, металась от эпических произведений об освоении целинных просторов до модернистских опусов под названием «Пять синих кошачьих лап». Когда времена сменились и дураков бесплатно печатать все это не стало, она некоторое время торговала книгами с лотка. Дела ее пошли успешно, вскоре у нее появились два продавца, потом книжный магазин, а сама Скворцова вдруг занялась издательским делом. Поначалу издавала брошюры «Как сбросить вес за три дня» и прочее в том же духе, но годы упорной работы принесли плоды. Издательство ширилось и крепло. Артемьев, до встречи со мной, приносил ей свои творения, и она по доброте душевной их печатала, неся убытки, потому что читать их никто не хотел (с моей точки зрения, совершенно справедливо), муженек тоже обожал оригинальные названия «Исповедь прозревшего крота», к примеру. И когда вдруг написал нечто вполне удобоваримое (не иначе на него так подействовала любовь), Скворцова, вздохнув, издала книгу, после чего Артемьев в одночасье сделался знаменитым, а Скворцова богатой. Восемь лет она с него пылинки сдувала, больше всего на свете боясь, что его переманят конкуренты. Артемьев действительно хотел было к ним переметнуться, но я была начеку. С моей точки зрения, Скворцова заслужила, чтобы заработать на старом приятеле, который так долго испытывал ее доброту.

Кроме тщедушного тела, Марина Федоровна обладала писклявым голосом, которому пыталась придать некую детскость, и потому постоянно сюсюкала.

Она склоняла головку набок, застенчиво улыбалась и изо всех сил строила из себя ласковую дурочку: мол, ничего она в этой жизни не смыслит, а каждый норовит обмануть сироту.

На самом деле она была довольно стервозной бабой, которая не прочь сделать ближнему пакость, и ложку мимо рта уж точно никогда не проносила. Марина Федоровна терпеть не могла Серову, с которой вместе училась, за то, что та умудрилась стать знаменитой, тихо ненавидела первую жену Артемьева, теперь тоже довольно известную писательницу, а Аглаю Петрову считала дурой и бездарем, хотя при встрече целовалась с ней взасос, сопровождая это действо комплиментом, после которого Аглая долго хлопала глазами, пытаясь сообразить, то ли ее похвалили, то ли плюнули в физиономию.

В отличие от худосочной Марины Федоровны, Аглая Викторовна Петрова была могучего телосложения.