— Стоп! — скомандовал я, опустив руки. Он тоже опустил, тяжело дыша. — Разберем эпизод. Почему пропустил удар?

— Не ожидал… не думал… Увлекся, думал, как построить комбинацию…

Я вздохнул.

Конечно, в идеале боец в схватке думать не должен — то есть в привычном нам смысле слова «думать»: осмысливать происходящее, строя из понятий суждения и умозаключения. Вся эта аналитика остается на тренировках, там ее цель — планомерно довести бойца до состояния живой машины, где логика сливается с физикой в единый стремительно работающий комплекс. Но это задача не одного для, и даже не месяца, чтобы такие вещи стреляли. Это месяцы и годы планомерной, настойчивой работы, работы и работы. И сейчас я, конечно, могу это Юре объяснить, и даже он поймет, но за неделю такой машиной точно не станет, да и положа руку на сердце — вряд ли станет хоть когда-нибудь… Хотя стремиться к этому надо.

Все же я прочел ему подобную лекцию, опустив заключительную часть из педагогических соображений, ибо мне стало любопытно, как бы Юра сам сформулировал ее.

— Какие выводы? — требовательно спросил я.

Юра сдвинул брови:

— Ну, значит… Надо все оттачивать, чтобы само в тебе все работало, мгновенно. Добиваться этого… К турниру-то вряд ли успею, но все равно участвовать хочу. Где ж тогда опыта набираться?

— Все верно, — одобрил я. — Соображаешь, молоток!

Я это сказал совершенно искренне. Спортивным здравым смыслом Юра обладал бесспорно — то есть, я и раньше это знал, а теперь еще раз убедился. Он смущенно ухмыльнулся.

— Как нога? Только по правде!

— Ну…

— Ясно. Спарринг отменяется, продолжаем в тренировочном режиме. Давай отрабатывать ударные комбинации. Погоди, «лапы» надену.

Я снял перчатки, надел тренерские «лапы», и мы с час, наверное, работали, добиваясь от Юры синхронных, автоматических атакующих действий, достаточно сложных комбинаций ударов руками и ногами, вбивая все это в мышечную память. Пока мы все это проделывали, вторым планом я ухитрялся думать про турнир, то бишь про свое участие в нем. Да, пожалуй, все шансы выиграть у меня есть. Конечно, никто не отменяет всякого рода внезапностей, счастливых случаев, непредсказуемостей — спорт тем и хорош, что в нем случаются удивительные, неповторимые сюжеты, при общей закономерности, конечно…

В общем, мы с Юрой порядком намахались, закончили усталые, но довольные, где-то даже счастливые — в том состоянии мышечной выработанности, которое есть удовлетворенность проделанной работой, и которое обещает прилив сил в ближайшем будущем… Затем я заглянул в каморку к Ракитину, который, чертыхаясь, занимался какой-то необходимой тренерской отчетностью:

— Задолбала эта бюрократия! Вот уже где!! — от души возопил он, яростно стуча себя ребром ладони по горлу. — Мало им промокашек?! Новую хрень придумали: психолого-педагогическое анкетирование спортсменов, во!..

Он потряс каким-то красиво отпечатанными, на серовато-голубой бумаге листочками.

— И я все это проводи! Это что значит? А то, что в Госкомспорте сидит какой-то циркуль, всю жизнь в кабинетах штаны протирал, бумажки туда-сюда перекладывал, что такое реальный спорт, он знать не знает. Вот он из пальца высасывает всякую херню, ему же надо работу показать!..

Такие обвинения от практических работников в адрес бюрократов — дело обычное. А бюрократы, напротив, обвиняют практиков в узком кругозоре, в неумении видеть дальше собственного носа, не говоря уж о прогнозировании… Словом, эта музыка будет вечной.

— Андрей Борисыч, — сказал я, терпеливо дождавшись, пока тот прошумится, — Мы с Юрой закончили, я пошел.