Старбак попытался вообразить падение Вашингтона. Он представил потрепанные легионы мятежников марширующими по покоренному кольцу фортов, окружающих столицу, а потом, под взглядами молчаливых и потрясенных зрителей, стоящих вдоль улиц, проходящими мимо захваченного Белого дома. Он слышал победные мелодии и нарисовал в своем живом воображении боевое знамя с крестом и звездами, развевающееся над роскошным белым и высокомерным зданием, а когда парад победы закончится, хозяевами города станут солдаты, празднующие свой триумф. Полковник Лассан, француз, провел в северной столице неделю и описал Старбаку город.

Это было место, по словам Лассана, лишенное силы. В Вашингтоне не было промышленности - ни верфей, ни фабрик, ни свистящих паровых металлургических предприятий, заслоняющих солнце своей грязью. Как сказал Лассан, это был небольшой город, служивший единственной цели - производить законы и постановления, искусственный город, где хитрость сходила за ум, а коррупция заменяла промышленность. Он был населен бледными адвокатами, толстыми политиками, богатыми шлюхами и безлицыми ордами чернокожих слуг, и когда в него войдут мятежники, адвокаты и политики, без сомнения, давно его уже покинут, останутся лишь люди с доброй душой.

Эта соблазнительная перспектива помогала разуму Старбака не думать о волдырях на ногах и горящих мышцах. Он мечтал о нежном городе, о захваченном шампанском, о широких постелях и накрахмаленных белых простынях. Мечтал о жареных устрицах и черепаховом супе, ростбифе и отбивных из телячьей вырезки, о персиковых пирожных, и все это будет съедено за компанию с богатыми как адвокаты вашингтонскими шлюхами, и эта заманчивая мысль внезапно напомнила ему о женщине с золотистыми волосами, которую он видел сидящей вместе с мужем в открытом экипаже в тылу у янки во время сражения при Булл-Ран.

Она жила в Вашингтоне и пригласила Старбака ее посетить, но сейчас даже под страхом смерти он бы не вспомнил ее имя. Ее муж был конгрессменом-северянином, напыщенным и туповатым человеком, но его жена была прекрасна и обладала золотистыми волосами, это промелькнувшее в памяти видение было достаточно утешительным, чтобы усталый человек проковылял через маленькие виргинские городки, где проходящим мимо мальчишкам-солдатам аплодировали возбужденные жители. Годичной давности флаги мятежников, спрятанные все те месяцы, когда здесь стояли только войска янки, вывешивали на балконах и карнизах, а дети приносили солдатам ведра с тепловатой колодезной водой.

К тому времени, когда солнце начало скрываться за зубчатыми вершинами Голубого хребта, боль Старбака, казалось, почти совсем утихла. Он увидел, как солдаты впереди снимают шляпы, и гадал о причине этого жеста, а потом штабной офицер промчался вдоль колонны в обратном направлении, призывая солдат не выкрикивать приветствия.

- Мы не хотим, чтобы нас услышали разведчики-кавалеристы янки, - объяснил он, - так что никаких возгласов.

Приветствия? Почему нельзя выкрикивать приветствия? Старбак вернулся от воображаемой вашингтонской роскоши к отвратительной и потной реальности и внезапно заметил похожую на каменное изваяние фигуру, стоящую у дороги на вершине скалы размером с дом. Это был Джексон со шляпой в руках, наблюдающий, как проходят его войска. Старбак инстинктивно расправил плечи и попытался шагать с большим воодушевлением. Он стянул поношенную и пропитанную потом шляпу с длинных черных волос и уставился на человека с суровым лицом, который, увидев Старбака, слегка кивнул ему в знак приветствия. Идущий за Старбаком Легион снял шляпы и зашагал в ногу, проходя мимо легендарного генерала.