– Они не боятся, – констатировал он.

Фельдер хмыкнул:

– Они просто отупели от страха!

– А почему ты сказал, что будет спектакль?

– Потому что есть зрители, – хихикнув, ответил штурмбанфюрер, ткнув пальцем в направлении так же молча стоявшей толпы людей в полосатом, которую охраняли автоматчики. – Обычно все это проделывается быстро и без китайских церемоний. Осужденных ставят на колени на краю ямы и стреляют в затылок. А теперь зрелище обещает быть намного интереснее!

Перед шеренгой заключенных выстроился взвод СС с автоматическими карабинами, под командованием уже известного Харману ротенфюрера Шарца.

– Шарц, начинайте, – отрывисто приказал фон Риббель.

Офицер что-то рявкнул солдатам, указывая на грузовик, который стоял за строем взвода. В его кузове был укреплен на турели пулемет.

– Что он говорит? – спросил Харман Фельдера. – Я не расслышал.

– Кто? Шарц? А, – штурмбанфюрер пренебрежительно махнул рукой, – он хочет, чтобы для верности кто-то из солдат стрелял из пулемета. К нам недавно прибыло пополнение, так что это будет для новичков крещение огнем. Заодно лишний раз потренируются в стрельбе на меткость, ха-ха!..

Шарц повторил выкрик, и Харман уловил звуки, похожие на команду: "Добровольцы, шаг вперед!".

По-прежнему никто не шелохнулся. Все колебались. Война шла четвертый год. Позади Ленинград, сражение на Волге, русские приближаются к Польше. Кому хочется пачкать руки в крови, да еще при свидетелях?

Мертвую тишину нарушил надменный голос фон Риббеля:

– Оставьте, Шарц. Он пойдет под трибунал, но вначале им займется гестапо.

Шарц нехотя убрал руку с кобуры и, тяжело дыша, шагнул к Верке.

– Чистюля! – процедил он сквозь зубы. – Трус! Ты больше не солдат фюрера!

С этими словами он сорвал с юноши погоны и повернулся к строю взвода.

– Кто еще хочет последовать его примеру? – прорычал он.

Никто не шелохнулся, и уже следующий солдат, вызванный Шарцем, послушно полез в кузов грузовика.

Через несколько минут все было кончено. Залп из карабинов и длинная очередь из пулемета сделали свое дело. Крупнокалиберные пули сбрасывали приговоренных прямо в котлован, буквально разрезая их пополам. Недаром в войсках такие пулеметы называли "пилами фюрера"…

Потом все так же ярко светило полуденное солнце, солдаты деловито засыпали трупы в котловане гашеной известью и землей, а охранники погнали остальных заключенных в лагерь.

– Ну и выдержка у тебя, Харман! -- удивленно сказал Фельдер. -- А я-то, грешным делом, подумал, что ты – слабак. Я-то сам, когда прибыл сюда, был не лучше, после каждой экзекуции чуть в истерику не впадал… А ты – признаться, я наблюдал за тобой – даже лицом не дрогнул!

– Пойдем побыстрее отсюда, – сказал Харман. – Здесь очень сильный и неприятный запах.

– Неприятный, говоришь? – хохотнул Фельдер. – Еще бы, ведь в этом котловане до конца сорок второго трупы просто засыпали хлорной известью и тонким слоем земли. Сейчас-то у нас есть специальные печи, а вот когда я приехал сюда, здесь каждый кубический сантиметр воздуха был пропитан такой вонью!..

Штурмбанфюрер опять посмотрел на часы:

– Ну что ж, пора обедать. Дела делами, а обед – по распорядку!

В столовой было чисто и уютно, из большого граммофона звучала песня "Стража на Рейне".

Однако его опасения оказались напрасными. Штурмбанфюрер болтал, не умолкая, но исключительно на светские темы, правда, при этом он приправлял свою речь казарменными остротами и сам же смеялся над ними.