|
В истории можно найти немало подобных примеров, и я еще вернусь к ним. В этом, однако, заслуга гуманизма, а не религии. Если уж на то пошло, и я, и многие другие атеисты поднимали голос в защиту католиков, притесняемых в Ирландии, боснийских мусульман, истребляемых на христианских Балканах, иракских и афганских шиитов, которых предавали мечу суннитские воины джихада (и наоборот), а также во время других бесчисленных конфликтов подобного рода. Выразить свое возмущение в таких случаях — элементарная обязанность любого уважающего себя человека. Отвращение вызывает повсеместное нежелание религиозных авторитетов (будь то Ватикан в случае хорватских католиков или власти Ирана и Саудовской Аравии в случае шиитов и суннитов соответственно) недвусмысленно осуждать религиозные зверства. Столь же отвратительна готовность каждой «паствы» отвечать пещерной жестокостью на малейшую провокацию.
Нет, господин Прагер, до сих пор я не находил разумным искать защиты у тех, кто возвращается с молитвенного собрания. И это, не забывайте, только самое начало алфавита. Во всех этих случаях каждому, кого заботит безопасность и человеческое достоинство, остается только истово надеяться на массовую эпидемию демократической и республиканской секуляризации. Чтобы увидеть религиозный яд в действии, я мог бы и не путешествовать по экзотическим городам. Еще задолго до 11 сентября 2001 года я чувствовал, что религия начинает новое наступление на гражданское общество. Когда я не выступаю в роли зарубежного корреспондента-любителя, я веду довольно спокойную и размеренную жизнь: пишу книги и эссе, учу своих студентов любить английскую литературу, езжу на приятные конференции, где собираются профессора и писатели, принимаю участие в академических и литературных спорах, о которых назавтра уже никто не помнит. Но даже в мою книжную жизнь прорываются возмутительные оскорбления и угрозы. 14 февраля 1989 года мой друг Салман Рушди был приговорен одновременно к смерти и к пожизненному заключению — за то, что написал роман. Говоря точнее, глава иностранной теократии, иранский аятолла Хомейни, лично пообещал денежное вознаграждение за убийство писателя и гражданина другого государства. Тем, кто был готов привести в исполнение ряд проплаченных убийств (приговор распространялся на «всех так или иначе вовлеченных в процесс издания» «Сатанинских стихов») посулили не только мзду, но и прямую дорогу в райские кущи. Трудно представить более чудовищное нарушение свободы слова. Аятолла не читал и, скорее всего, не мог прочитать книгу Рушди, и, в любом случае, запретил читать ее всем остальным. При этом ему удалось поднять волну отвратительных демонстраций в Великобритании и по всему миру, во время которых мусульмане жгли роман и вопили о геенне огненной для автора. Разумеется, причины этого инцидента — леденящего кровь и в то же время гротескного — лежали в «реальном» мире. Аятолла отправил на смерть сотни тысяч молодых иранцев, пытаясь затянуть войну, начатую Саддамом Хусейном, и подать ее как победу своей реакционной идеологии. В конце концов, ему пришлось смириться с реальностью и подписать ту самую резолюцию ООН о прекращении огня, про которую он говорил, что скорее выпьет яду, чем подпишет. Иными словами, ему срочно требовалась «проблема». Группа исламских реакционеров в марионеточном парламенте, организованном режимом апартеида, к тому моменту уже объявила, что Рушди будет убит, если приедет на книжную ярмарку в Южной Африке. Фундаменталисты в Пакистане уже устроили уличное кровопролитие. Хомейни не мог никому позволить обставить его по части религиозного фанатизма. Стоит пояснить, что пророку Мухаммеду приписывают ряд высказываний, которые плохо совмещаются с исламским вероучением. Толкователи Корана попытались решить квадратуру круга, предположив, что в этих случаях пророк вместо гласа Божьего случайно прислушался к нашептываниям Сатаны. Эта уловка, вполне достойная самых изворотливых схоластов христианского Средневековья, — для писателя настоящий подарок, позволяющий исследовать связь между священными писаниями и литературой. |
