|
Торговец без лишних слов снял с полки бутыль со спиртом. — Чем заешь? — вопросил дельно. — Вчера с урядником согрешил, сегодня — баста. — Чего заговелся? — Дорога трудная. А груз большой. — Много ль взял? — Фунтов с тысячу. Даже копылья у нарт крякнули. Лавочник глянул в окошко, на глазок оценив собак: — За вожака-то сколько платил? — Четыреста. Он нездешний — из бухты Провидения. — За одну псину экие деньги... Ай-ай! — Патлак того стоит. Он оборачивается [1]. — А ты-то как, Сашка? Тоже оборачиваешься? — Редко. — Оно и плохо! Не видишь, что у тебя за спиной творится... Шлюха она, твоя Марьянка! Где подобрал такое сокровище? Исполатов, внешне спокойный, и отвечал спокойно: — Подобрал во Владивостоке... прямо с панели. Сам знаешь, от одного парохода до другого, когда билет уже на руках, выбрать порядочную времени не остается. Вот и взял какая попалась. Жить-то ведь все равно как-то надо... ; — Смотри сам. Но люди сказывают, что, пока ты по охотам шастаешь, к ней явинский почтальон навещается. Исполатов сумрачно оглядел длинные полки, прогнувшиеся от тяжести колониальных товаров: виски, ром, спирт, противная японская сакэ... ну, и белая — Смирновского завода. — Заверни конфет с начинкой. Фунтов десять, — сказал траппер. — Пряников дай. Да сунь бутылку рома в кулек. — Пожалте, — хмыкнул лавочник. — Тока не пойму я тебя — нешто ж стерву свою конфетами голубить станешь? — Это не ей. Мне надо завернуть в Раковую. На лице торговца возникло недоумение. — Храни тебя бог, — сказал он. — Но помни, Сашка что проказа не сразу в человеке проявляется. — Плевать! — Траппер шагнул из лавки на мороз. Собаки дружно поднялись, разом отряхнувшись от снега. ...Исполатов уже давно облюбовал для охоты нелюдимые загорья и заречья Камчатки, и он не любил, если его спрашивали — откуда родом, когда сюда пришел и зачем? Лишь изредка траппер навещал уездный град Петропавловск, где сдавал пушнину в имперскую казну, а закупив провизии для зимовья, снова надолго исчезал в до ужаса безмолвных долинах. Слегка тронув потяг вожака, он сказал: — Кхо! Упряжка сразу взяла нарты, аллюром. А недалеко от Петропавловска, на берегу бухты Раковой, затаилась от людей камчатская колония прокаженных. Здесь никого не лечили, только изолировали от общества, и, кто попал в бухту Раковую, тот, считай, пропал для жизни на веки вечные... Первый, кого Исполатов встретил в лепрозории, был его приятель — огородник Матвей. При виде траппера лицо прокаженного расплылось в улыбке: — Сашок! Друг ты наш... вот радость-то нам. Матвей протянул обезображенную болезнью руку, и она не повисла в воздухе — Исполатов крепко пожал се. С разговорами поднялись в просторную избу-общежитие, появились в горнице и женщины, в основном старухи, но средь них была очень красивая камчадалка Наталья Ижева, полная молодуха с блестящими черными глазами, чуточку раскосыми. Исполатов распустил перед нею узорчатую шаль, купленную вчера в Петропавловске, накрыл ею плечи отверженной женщины. — Это тебе... красуйся и дальше! Здесь все были рады ему, как дети; траппер щедро оделил больных конфетами и пряниками. |
