Как закричит на Ерему Фома Большая Крома, закричит, как только богатые на бедных кричать умеют; у Еремы и ноги подкосились! Повалился он в ноги Фоме, просит, плачет, умоляет. Нет пощады!

— Как ты смел?! Как ты дерзнул?! Как ты мог у моей лошади хвост выдернуть?!

Ерема уверял, что она сама его выдернула, отдавал себя в заработку, просил простить, просил прибить, да только простить.

— Ни прощать, ни бить тебя не стану, — отвечает Фома, — а пойдем-ка, приятель дорогой, к судье Шемяке! Пусть он рассудит, и что он велит, то и будь!

Что станешь делать! Фома ухватил Ерему за ворот и повел его к судье Шемяке.

Недалеко уж им и до Шемяки-судьи, и думает Ерема: «Ну, и без беды судья беда, а у меня такая беда над головою — куда я денусь! Сгинь моя голова победная? Вот подходим мы к мосту, а под мостом прорубь немалая. Перекрещусь да брошусь в прорубь — поминай как звали!»

Сказано — сделано. Только поравнялись с серединой моста, Ерема говорит:

— Постой, Фома Карпыч! Вон видно отсюда село — дай перекреститься на божью церковь!

Отпустил Фома Ерему, а он снял шапку, положил ее на перила моста, перекрестился да как махнет с моста — только и видели его!

Бросился Фома к перилам, глядит — глазам не верит: Ерема стоит под мостом на льду живехонек и держит его там за ворот здоровый мужичина; подле стоит лошадь, запряженная в сани, а в санях лежит кто-то и молчит.

Сбежал Фома вниз, а мужичина уже навстречу ползет, Ерему с собой за ворот волочет.

— Что, добрый человек, — сказал Фома, — как звать тебя, не знаю… Куда это волочешь ты этого окаянного Ерему?

— Зовут меня Артамон, сын я Сидорович, — отвечал мужичина. — А ехал я с бачкой моим к куму в гости, нового пива отведать. Подъехали мы под этот мост, и вдруг свалился с моста вот этот окаянный на моего бачку и отправил его в дальнюю дорогу, так что он перед смертью и пожалеть не успел, что у кума пива молодого не отведал. Вот я поворотил оглобли: веду этого прыгуна к судье Шемяке, пусть он у него попрыгает да научится, каково с мосту не оглядевшись бросаться да добрых людей давить!

— Хе, хе! — возгласил тогда Фома по прозванию Большая Крома, — так я тебе добрый попутчик!

Подошли наши просители к дому судьи Шемяки, смотрят: дом стоит во дворе, на всей красоте, а над домом поставлена превеликая надпись:

«ДОМ ПРАВОСУДНОГО СУДИИ ШЕМЯКИ».

Ворота растворены настежь, и от самых ворот до крыльца дубового снег расчищен, песочком дорожка посыпана — свободный вход всякому, бедному и богатому.

— Ай да судья Шемяка! — говорят просители. — Да у нас и к сотскому такого свободного входа нет!

Смотрят они еще: подле ворот на улице, по обе стороны, врыты два столба высоких, подле каждого столба стоит земский ярыжка с дубинкой, а на столбах прибиты листы и на листах написано что-то такими крупными буквами, что слепой прочитает. Нашим просителям жаловаться судье Шемяке было дело небывалое, не знают они ни суда, ни обряда. Сняли шапки, кланяются ярыжкам и хотят идти прямо во двор, в ворота.

— Стой! — закричал один ярыжка. — Сперва прочитай, что на столбе написано!

Просители поглядели друг на друга и отвечали:

— Грамоты не знаем, кормилец!

— Ну, так слушайте, я вам прочту: «Ведомо сим чинится всякому, что никто из жалобщиков, приходящих к судье Шемяке, никаких взяток никому давать не должен, а паче чаяния кто что даст, будет судиться, яко виновный в подкупе».

— Ай да кормилец судья Шемяка! — вскричали просители.

— Ну, теперь давай же за прочтение! — сказал им ярыжка, протягивая руку.