Эдди замолчал, неторопливо наслаждаясь вином.

— И что? Что потом случилось?

— Семеле очень хотелось увидеть Зевса в его полном величии, как повелителя грома и молний. Зевс умолял возлюбленную отказаться от этого желания. Он знал, что ни один смертный не смог бы увидеть его таким и остаться в живых, но Семела не хотела отступать. А клятву водами священного Стикса не мог нарушить даже сам Зевс. И вот, прослезившись оттого, что он знал последствия, Зевс явился к Семеле в последний раз и показал себя таким, каким она хотела его видеть, в сверкании молний. И от этого ужасающего и прекрасного видения она умерла.

— Но это невозможно! Если она умерла, то как же родился Бахус?

— Из любви к Семеле Зевс выхватил младенца из ее утробы и поместил в собственное бедро, пока не пришло время родиться богу вина.

До вчерашнего дня Памела отнеслась бы к изложенному Эдди древнему мифу как к забавной сказке. Но теперь она очень хорошо знала, что слишком многое возможно и это не простая выдумка. И она приняла близко к сердцу горькую историю Семелы, умершей потому, что не захотела отказаться от своего заветного желания.

— Я и не знала… — тихо сказала Памела.

— Как вы думаете, Семела пожалела о своем поступке? — спросил Эдди.

— Ну, он ведь ее убил.

— Но как вы думаете, она сожалела? Как вы думаете, согласилась бы она променять этот чудесный, вызывающий благоговение момент — исполнение желания столь огромного, что ее смертное тело не выдержало, — на долгую, безопасную жизнь, лишенную ослепительного, великолепного мига?

— Я не знаю, могу ли я ответить на такой вопрос. А вы что думаете, Эдди?

— Вы должны решить это для себя.

Он отвернулся от Памелы и посмотрел на Артемиду. И в его улыбке уже не было грусти.

— Я свой выбор сделал.

— И вам не страшно? — Памела обнаружила, что с трудом подбирает слова.

— Конечно страшно. Вот только в любви не бывает гарантий, Памела, а есть лишь бесконечные возможности — и для боли, и для счастья. Но я могу сказать без малейших сомнений: я предпочел бы лишь раз коснуться ее и быть сожженным, чем прожить всю жизнь в темноте, не зная ее света.

И от этих слов что-то изменилось в Памеле. Что-то внутри ее, до сих пор дремавшее, внезапно шевельнулось и потянулось… И проснулось окончательно. Памела знала, что это такое — жить в темноте, и знала также, что значит прикоснуться к свету.

— Я, во всяком случае, не хочу жить без его света, — сказала она, чувствуя, как перехватывает горло.

Эдди посмотрел на нее и просиял улыбкой.

— Неплохо сказано, Памела! Неплохо сказано!

Он вдруг встал и оглушительно закричал:

— Фебус! Иди-ка сюда!

Памела хотела что-то сказать, что-то вроде: «Эдди, подожди! Я вовсе не имела в виду, что готова прикоснуться к этому его чертову свету прямо сейчас!» — но писатель не обращал на нее ни малейшего внимания. Когда Аполлон быстро подошел к ним, Памела с ужасом поняла, что ее лицо пылает. Она покраснела, как школьница! Потрясающе.

— Ну-ка, мой мальчик, у меня к тебе просьба.

— Чем могу быть полезен, Эдди?

— Мне кажется, Памела слишком много работает. А у меня есть строгое правило: всегда сочетать дела с удовольствиями. И наша Памела уже знакома с этим правилом.

Эдди говорил так, словно Памела и не сидела в футе от него, заливаясь краской.

— Я тоже заметил это, — сказал Аполлон, стараясь удержать на лице нейтральное выражение.

— Отлично! Тогда ты прекрасно знаешь, что нужно сделать. — Видя полное непонимание на лице золотого близнеца, Эдди встал и хлопнул Аполлона по плечу.