Сам балкон, как и весь дворец, был великолепен. Он не просто тянулся вдоль всей стены, куда выходили окна покоев Лины. Он имел изысканную форму, напоминая половинку сердца, что рисуют в День святого Валентина, а балюстрада сливалась с перилами винтовой мраморной лестницы, которая спускалась к обрамленной цветочными зарослями дорожке; дорожка же, в свою очередь, закрутившись спиралью, выводила к первой террасе садов Гадеса. И это был собственный, личный вход Лины в душистый рай.

Пока Эвридика разматывала опутывавшие Лину полосы ткани, Лина не отводила взгляда от изумительной картины. Она совсем не преувеличивала, говоря, что с балкона открывается прекрасный вид. Но сейчас еще и что-то происходило со светом... он начал меняться. Нежное, пастельное небо темнело, оттенки углублялись — от розового к коралловому, от светло-фиолетового к пурпурному... Внезапно по всем садам вспыхнули факелы. Лина изумленно вздрогнула.

— Нет причин беспокоиться, богиня. — Одна из горничных, что остались помогать Эвридике, заговорила с Линой детским голосом. — Факелы загораются сами собой. В садах нет ни единого смертного, никто не увидит твою наготу.

— Как тебя зовут? — спросила Лина юного духа.

— Герсилла, — застенчиво склонила голову полупрозрачная девушка.

— Спасибо, Герсилла, ты напомнила мне, что не следует вести себя так глупо. — Лина улыбнулась служанке.

Эвридика наконец сняла последнюю полосу ткани с талии Лины и наклонилась, чтобы снять со своей богини кожаные сандалии.

— А теперь ступи в эту ванну, Персефона, — подсказала Эвридика.

Босые ноги Лины ощутили прохладу мрамора, и Лина подумала, что она как будто забралась в середину гигантской чашки для овсянки. Края чашки доходили ей до колен. Лина уже хотела сказать, что чувствует себя как очищенный апельсин на тарелке, но тут Эвридика встала на скамеечку.

— Несите сюда сосуды, — приказала она помощницам.

Служанки встали в цепочку, протянувшуюся от балконной двери до ванной комнаты. И оттуда начали передавать друг другу глиняные сосуды, по форме напоминавшие песочные часы; сосуды были наполнены теплой водой, и эту воду, к немалому удовольствию Лины, Эвридика тут же принялась лить ей на голову.

Другие служанки поспешили намылить губки, мягкие, словно ватные шарики. И медленно, осторожно стали мыть Лину. Лина поначалу просто замерла в полной неподвижности, расставив руки в стороны.

А потом Эвридика запела — сначала тихо, едва слышно, — но вскоре другие духи подхватили напев, и нежные женские голоса наполнили воздух.

Светлая, без единого изъяна,

Увенчанная шелковыми волосами,

Она стоит здесь.

Та, которая собрала все смертное

В своих нежных бессмертных руках.

Песня звучала низко и чувственно, ее ритм немного напоминал болеро, и она затронула что-то в глубине души Лины. Заинтересованная, она поискала в памяти Персефоны.

«Эта песня — древнее восхваление красоты богини. Женщины оказывают тебе великую честь». Они оказывают ей великую честь... И вдруг Лине показалось совершенно неважным, что она находится в чужом теле. Она была живой и прекрасной, и ее наполняла сила богини. Лина позволила себе расслабиться. Глубоко вздохнув, она отбросила все тяготы и заботы другой, смертной жизни. Ее кожа цвета слоновой кости наслаждалась теплой водой, и Лина вдруг начала грациозно двигаться в такт песне.