|
Отдельная палата и никаких контактов. Если выживет – его счастье. Потом решим. Можно уволить под подписку за неосторожное обращение с оружием. Можно – в строй вернуть, можно всех собак повесить, если потребуется. Все можно. А умрет – похоронить как положено. Остальное – моя забота. Все понял? И когда уже старший майор шел к дверям, испытывая облегчение, что хотя бы на сегодня все закончилось более-менее благополучно (а на столе в кабинете по-прежнему лежат бумаги, и в очередной раз нужно посылать бригады на обыски и аресты, и спать опять до утра не придется), комиссар окликнул его нарочито тихим голосом: – И вот еще не забудь – немедленно займись поисками. Сегодня же, в крайнем случае – завтра, найди хоть не самого наркома, хоть концы какие. Любым способом. Второе – дождись, когда кто-то со стороны этим делом заинтересуется. От кого запрос придет – где, мол, Ляпкин-Тяпкин, а подать сюда Ляпкина-Тяпкина. Сразу мне сообщишь. «Тут не то что не заснешь, – думал Шадрин, возвращаясь по раннему времени почти пустыми коридорами в свой кабинет, – тут перекурить некогда будет. Ну а дальше? Самому, что ли, застрелиться для простоты дела? Или?» Шадрину вдруг пришла в голову мысль, простая до гениальности. Глава 8 И в это же совершенно время, совсем недалеко от площади Дзержинского, буквально в десяти минутах неспешной ходьбы, на третьем этаже старинного дома непонятного архитектурного стиля, за метровыми стенами обширной, хорошо натопленной квартиры некий человек заинтересованно следил за только что завершившимся совещанием, более похожим на сговор. Большой кабинет, из которого он наблюдал за тайной жизнью важных лубянских чинов, с высокими, четырехметровыми потолками и двумя узкими стрельчатыми окнами, выходящими на знаменитый московский переулок, напоминал одновременно обиталище рафинированного интеллигента и декорацию к фильму о сумасшедшем изобретателе. Левую его половину занимали темные застекленные книжные шкафы, огромный письменный стол утвердился в простенке, рядом с ним располагались пара громоздких кресел и пухлый диван, обитые шоколадной стеганой кожей. А справа от двери, где на простом деревянном стуле сидел хозяин квартиры, сравнительно молодой человек в армейской гимнастерке со знаками различия военинженера 1-го ранга (три рубиновых прямоугольника на черных петлицах связиста), к стене был прилажен длинный верстак. Его загромождали голые алюминиевые шасси с рядами радиоламп, непонятная нормальному человеку путаница проводов соединяла между собой всевозможные конденсаторы, сопротивления, реостаты, коробки осциллографов и генераторов стандартных сигналов. Рядом с верстаком возвышался серый железный шкаф линейно-батарейного коммутатора и еще один коммутатор – телефонный, едва ли не прошлого века, с мраморным распределительным щитом и торчащими в гнездах многочисленными штекерами с толстыми черными шнурами на противовесах. Попахивало канифолью и прочими естественными для радиомастерской запахами. Единственно выделялся среди всех этих устройств, явно изготовленных в разные технические эпохи последнего полувека, лишь один прибор, закрепленный в специальном многолапом зажиме над столом и связанный со всеми прочими устройствами десятком гибких серебристых шин, словно бы обтянутых парчой. Как-то совершенно чужеродно он выглядел, словно спортивный «Порше» среди самобеглых колясок. Иная техническая культура в нем ощущалась и несколько даже нечеловеческий дизайн, пусть и невозможно было объяснить простыми словами, в чем тут дело. |
