— До свидания, — ответила она.

Сжав в руке бумажку — все еще в полусне, — она вышла через стеклянную дверь, повернула за угол, пошла прямо. Разлепила глаза, увидела длинный коридор с дверями по обе стороны и остановилась, а потом увидела дверь с табличкой «Для дам», вошла. Просторная комната — окна, плетеные кресла, сияющий белый кафель, блестящие серебристые краны; у раковин причесываются, красят губы несколько женщин. Она сразу прошла к ближайшей из трех раковин, уронила в ноги сумку и бумажку, взяла салфетку и, покрутив кран, хорошенько ее намочила. И сильно прижала к лицу. Это взбодрило, в глазах прояснилось, и она еще раз намочила салфетку, протерла лицо. Попыталась нашарить другую, но в глаза попала вода, и салфетку подала стоявшая рядом женщина. Послышался смех, разговоры:

— Где обедаем?

— Да здесь, внизу. Старый хрыч сказал, чтоб была через полчаса.

Она сообразила, что мешает, ведь они торопятся, и быстро вытерлась. Посторонилась, пропуская кого-то к раковине, выпрямила плечи, взглянула в зеркало, и вот тут перехватило дыхание — она не знает, какое из лиц ее.

В зеркале были незнакомки, и кто смотрел на нее, а кто мимо; но все чужие, ни одна не улыбнется, не узнает: уж мое-то собственное лицо должно меня знать, подумала она, и горло неизъяснимо сжало. Вот лицо напудренное, с крошечным подбородком, яркая блондинка; вот остренькое под красной шляпкой с вуалью; вот бледное, встревоженное, каштановые волосы зачесаны назад; вот квадратное, румяное, и стрижка квадратом. И еще двое-трое — приближаются к зеркалу, движутся, смотрят друг на друга. А может быть, это не зеркало, подумала она, это, наверное, окно и женщины за стеклом, на той стороне. Но рядом причесывались, глядя в зеркало, и, значит, все здесь, с этой стороны. Только бы не блондинка, подумала она подняла руку и коснулась щеки.

Вот она — бледная, встревоженная, с зачесанными назад волосами. Сообразив, она заторопилась, возмущенно отшатнулась от зеркала: нечестно, отчего у нее в лице ни кровинки? Были же красивые лица, отчего взяла это? А я не выбирала, сердито объяснила она себе, мне не дали выбрать, иначе я взяла бы хорошее лицо, блондинка и то лучше.

Она отошла, села в плетеное кресло. Подло. Подняла руку и провела по волосам — немного растрепаны после сна, но зачесаны определенно назад, как обычно, а на затылке туго перехвачены большой заколкой. Как у школьницы, только — вспомнилось бледное лицо из зеркала — только возраст не школьный. Захотелось взглянуть на заколку, и она с трудом расстегнула ее, поднесла к глазам. Волосы тепло и мягко коснулись щек, достали до плеч. Заколка серебряная, на ней выгравировано имя — Клара.

— Клара, — повторила она громко. — Отчего Клара?

С порога обернулись две женщины, прыснули. Теперь уж все — как следует причесанные и накрашенные — торопились, оживленно болтая, к выходу. Они исчезли мгновенно, как птичья стайка с дерева, и она осталась в комнате одна. Бросила заколку в стоявшую рядом глубокую металлическую пепельницу, и заколка приятно звякнула о дно — волосы распущены. Открыла сумочку и принялась выкладывать на колени содержимое. Обыкновенный, без инициалов, белый носовой платок. Коричневая — под черепаху — квадратная пудреница с отделениями для пудры и румян; пудры уже половина, а к румянам явно не притрагивались. Оттого и бледная, решила она и положила косметичку на колени. Розовая, почти использованная помада. Расческа, начатая пачка сигарет со спичками, кошелек для мелочи, бумажник. Она расстегнула молнию на красном, искусственной кожи кошельке и вытряхнула на ладонь монеты. Пять, десять, двадцать пять… Девяносто семь центов. Не густо, подумала она, и открыла коричневый кожаный бумажник; вот деньги, но прежде — посмотреть документы.