Ни болеславцы, ни тот проезжий, которого они называли Мстиславом из Буженина, не обменялись приветствиями. Болеславцы шепотом, между собой, очень явно издевались над ним, а он отвечал им презрительным взглядом. Так они гневно мерили друг друга взорами, преследовали исполненными злобой и презрения глазами, и ни один не хотел первым уступить, отвести взор от другого. Казалось, что вот-вот, они сцепятся друг с другом.

Буженинский пан сначала было погнал лошадь, потом, надумавшись, попридержал и проехал мимо болеславцев шагом, миновав их челядь, которая успела подскакать верхами.

Лишь когда кучка людей отъехала, а от Мстислава виднелась одна спина, из толпы болеславцев раздался громкий смех, издевательский, резавший уши.

Казалось, что болеславцы разразились хохотом умышленно, щеголяя взрывами бурной радости. Они заливались гулким смехом, а когда один умолкал, другой вновь начинал смеяться, а остальные подхватывали.

Кучка верховых, отъехав, опять придержали коней, точно раздумывая, не принять ли брошенный обидчиками вызов. Слышался издали гневный мужской голос и другой, голос священника, сдержанный и успокаивавший. Болеславцы остались стоять, не трогаясь, непоколебимые. Только порой брались рукой за мечи и обменивались взглядами. Но вот, спустя миг, медленный топот коней принес весть, что проезжие в глубоком молчании поехали дальше.

— Покойный муж красавицы Христи! Он самый! Я узнал его издали! — воскликнул Буривой. — Он самый!

— Он, он! — подтвердили другие. — Как постарел.

— Говорят, будто он только тогда втюрился в жену, когда король ее похитил, — сказал Доброгост. — Теперь места себе найти не может…

— А ты что бы запел, если б она была твоею, да ее у тебя бы угнали? — спросил Збилют.

Доброгост промолчал.

— А заметили вы, — молвил Буривой, — что при нем ксендз? Теперь он без ксендза ни шага. Тот, который ехал с ним, состоит при краковском епископе. Мстислав теперь покорнейший епископский слуга; тот помыкает им, как хочет.

— Я то и говорю, — повторил Збилют, — что всяк, у кого такую б взяли женку, готов не то что с епископом, а с самим чертом покумиться, ища защиты!

Буривой оборвал его и с опаской оглянулся.

— Молчи ты!.. В пути и к ночи поминаешь такую нечисть!

— Сам виноват, дурак! — прибавил Земя. — Не сталось бы, будь он умный человек…

— А ум-то здесь причем? — перебил другой.

— Пригодился бы, — ответил Доброгост, — ты не видел всего, как мы, а тоже суешься со своими рассуждениями. А мы свидетели, знаем, как все было. Ты тогда еще либо в Якушовицах, либо в Зборове охотился на ланей…

— Вот я и прошу: расскажите, научите, — молвил младший, — любопытно!

— Дурак, во-первых, потому что такую молодую красавицу-жену одел, как куколку, да притащил на королевин двор, точно не терпелось похвалиться ей. Дома, на запоре, надо держать такую! Родному брату не показывать! Красавица, какой равной нет на свете.

— Правда! — с увлечением подтвердил Збилют. — Теперь она в замке королевствует и куда не покажется, всякий скажет: краля! За такую можно и в огонь, и в воду!

— А король не схимник, — продолжал первый, — чтобы жмуриться, коща перед глазами хорошенькое личико. Раз взглянул… и не успокоился, пока не повидал опять. Удивляюсь только, как ее, после первого же дня выпустили из замка.