|
Казалось, мощное тело бабушки занимает половину кухни. Как всегда по утрам, Мария была добродушна и благостна, — Юлька, неисправимая сова, не понимала, как бабушке это удается. Ее блестящее лицо цвета горького шоколада, почти лишенное морщин, дышало тихим простодушным довольством. В коротких, чуть ли не под ноль состриженных курчавых волосах блестели капли воды. Едкий табачный дым клубился в бледном солнечном свете. — Ранняя пташка, — насмешливо хмыкнула бабушка, пыхнув трубкой. — Пташка, пташка… Мне бы кофе… У тебя вторая чашка? — спросила Юлька. — Или уже третья? — Прекрати считать мой кофе и тиранить меня, Жюли, — пророкотала бабушка. — В конце концов, я врач, и сама знаю… — Что с твоим давлением кофе пить вообще нельзя, и курить тоже! Бабушка повела плечом и демонстративно погрузилась в книгу. — Я тоже хочу, — сказала Юлька, закуривая. — В джезве еще осталось, — рассеянно ответила бабушка. — Не кури на голодный желудок. — Кто бы… — Я курю табак, Жюли! Табак, а не ту дрянь, которую суют в твои псевдолегкие сигаретки! Юлька рассмеялась и вылила остатки кофе в свою чашку. Ритуальная утренняя перепалка, как всегда, закончилась безусловной победой бабушки. Однако кофе она действительно пьет слишком много… Еще весной Юльке казалось, что бабушка бессмертна. Ни возраст, ни болезни ее не брали, многочисленные килограммы не казались лишними — осанка Марии оставалась прежней, и двигалась она с грацией большого, не знавшего страха животного. Однако за весной пришло страшное, раскаленное, дымное лето — и Юлька испугалась. Она вдруг поняла, что бабушка очень стара, что у нее избыточный вес, гипертония, больные суставы и попорченные многолетним курением легкие… Днем Юлька строчила маме, сидящей в лаборатории под Стокгольмом, успокаивающие письма — мол, журналисты преувеличивают, в Москве неприятно, но вполне терпимо. А ночью с ужасом прислушивалась к тому, как ворочается в кровати огромное, распухшее тело, как натужно свистит и хрипит в отравленной торфяным дымом груди… Иногда бабушка начинала бредить, и тогда Юлька, взяв двухлитровую бутыль с распылителем, на цыпочках пробиралась в ее комнату, разбрызгивала воду на простыни, закрывающие окна, и просто в воздух. «Мавути горит! Мавути…» — бормотала бабушка на банту, ворочаясь во сне. Уехать из города, выбраться хотя бы на дачу к подруге Мария отказалась наотрез — врачей в поликлинике, где она работала, почти не осталось, а больных с каждым днем становилось все больше. Намокшие простыни мертво висели на окнах; толку от них не было, лишь иллюзия каких-то действий, попыток защититься. Юлька возвращалась к себе и тихо плакала от ужаса и отчаяния, а дым скребся в горле, делая слезы еще горше… Подарить ей красивую маленькую чашечку, что ли, подумала Юлька. Три обязательные утренние чашки — не беда, если посуда с наперсток. — Тебе какая-то бандероль пришла, — сказала тем временем бабушка, выбивая трубку. — Во всяком случае, я думаю, это тебе. Какой-то умник обозвал тебя Хулией Морено — латиницей. Хотела бы я посмотреть, как ты будешь ее получать… — Не понимаю, — ответила Юлька. — Должна прийти посылка с бусинами, но я в заказе фамилию писала полностью… Черт! Неужели ошиблись? Или по глупости сократили? Она сердито втоптала докуренную сигарету в пепельницу. — Может, и ошиблись, — с сомнением проговорила бабушка, хмурясь и презрительно оттопыривая губу. Казалось, Мария догадывается, кто этот «умник», и догадка ей не нравится. — Попробую застать Иришу одну, может, и отдаст, — сказала Юлька и посмотрела на часы. — Прямо сейчас и сбегаю — как раз есть шанс. |
