|
Холодный пыльный воздух, которого вечно казалось мало в этом проклятом городе, царапал легкие. И пыльная дымка висела над узкой улочкой, по которой неторопливо уходил водонос, ведя в поводу пепельно-серого крупного осла с четким черным крестом на спине. Проклятый осел! Проклятые узкие улицы ненавистного города! Шарль говорил, что климат здесь, в горах, здоровее, полезнее для нее и для будущего малыша, но Фатин возненавидела Аддис-Абебу. Она мерзла и задыхалась; ее тонкие запястья и лодыжки по вечерам отекали, становились безобразно толстыми. Шарль, правда, этого не замечал — Фатин не снимала обезьянку ни днем, ни ночью, оставаясь для француза самой желанной женщиной в мире. Шарль верил, что она ждет его ребенка, и уже решил, что назовет малыша Жаком, в честь отца. Фатин же знала, что назовет дочку ласкового русского юноши — Анни… Именно это имя он прошептал, когда задремал на подушках в публичном доме на окраине Джибути. Фатин не ревновала. Кто она для заезжего поэта? Ей хотелось, очень хотелось, чтобы именно этот русский забрал ее из борделя. Но обезьянка не могла действовать в полную силу на тех, чье сердце уже занято. Хорошо, что вскоре появился Шарль Дюпон. Француз был инженером-железнодорожником. Постройка линии Джибути — Аддис-Абеба была в самом разгаре, и Шарль вскоре должен был уехать в Абиссинию. Инженер был добр, довольно богат и достаточно молод, чтобы принять страсть за великую любовь. Горбатая Мириам за еду и угол мела комнаты в заведении мадмуазель Парментье. Она была ровесница Фатин, но казалась старухой. Горбатая Мириам — тихая, забитая, с вечно испуганным, тоскливым взглядом поначалу, со взглядом злым и завистливым — чуть позже. Ведьма, она — ведьма, Фатин знала это. Уродливая ведьма прознала про волшебный амулет Фатин. Скоро мадмуазель Парментье заметит беременность и потребует, чтобы Фатин ушла из заведения или избавилась от плода, отправит к страшным старухам, живущим на окраине. Старухам, от самого дыхания которых гибнет все живое, кошмарным женщинам со скрюченными пальцами и багровой каймой под ногтями… Фатин не могла спать, не могла есть; она ослабела и едва могла работать, а в темных коридорах вслед ей несся злой шепот Горбатой Мириам, и руки служанки тянулись к цепочке на шее. Фатин сделала все, чтобы Шарль не смог расстаться с ней, и француз стал ее спасением. В Абиссинии она постепенно успокоилась. Проклятая горбунья осталась в Джибути, и ей вовек не добраться было до Аддис-Абебы. А если вдруг она и попадет сюда — не найти Фатин в огромном бестолковом городе, не найти ее маленький домик среди тысячи лепящихся друг к другу лачуг. Так думала Фатин. В конце концов она перестала даже вспоминать о ведьме… Над Джибути висела песчаная пелена, принесенная злым западным ветром, и такая же пелена застилала сердце Мириам, когда она уходила прочь от дома французского начальника. Сторож не стал даже слушать — ни мольбы, ни слезы не смягчили его. Мириам уходила, не зная, как ей быть дальше, где искать волшебную обезьянку, исчезнувшую вместе со злой девчонкой Фатин. — Что она хотела? — спросила жена главного инженера, глядя на сгорбленную женщину, хромоного ковылявшую прочь. — Спрашивала какого-то месье Шарля, мадам, — ответил сторож. — Но не смогла назвать ни его фамилии, ни своего дела. — Бедняжка так уродлива, — с жалостью проговорила инженерша. — Обыкновенная нищенка, мадам. Они иногда пробираются в дома под выдуманными предлогами, чтобы попрошайничать. А то и украсть что-нибудь могут. — Нет, нет, мне кажется, у нее действительно какое-то важное дело! Постойте! — звонко крикнула она. — Да стойте же! Вернитесь! Услышав крик, Горбатая Мириам пригнулась и замерла. Чего хочет эта французская дама? Помочь, подсказать, как найти месье Шарля и через него — девчонку, хранящую амулет? Или обвинить в попрошайничестве или, того хуже, краже? Вернуться или бежать? Горбатая Мириам топталась на месте, не в силах решить, что ей делать. |
