— Ты чего? — спросила встревоженная бабушка Ульяна.

— Ой, живот!.. Живот мне съела!

— Мя-у! — глухо послышалось у неё под шубкой. — Мя-ау-у.

Чёрная лапа с растопыренными когтями высунулась между пуговицами шубки и замахала по воздуху. За ней показалась чёрная кошачья голова с открытым ртом: видно было, что и кошке порядочно досталось под тесной, наглухо застёгнутой шубкой.

— Кошка! — воскликнула бабушка Ульяна. — Да на что ты её взяла? Она бы у раненых жила и жила!

— Коска! — в восторге запищали близнецы.

— Жа-а-лко, — всхлипывая, ответила Маринка, тщетно пытаясь запихнуть кошачью голову обратно под шубу. — А она лягается, а когти острые, больно!

Гришака молча повернулся, оттолкнул Маринкину руку, вытащил кошку и, морщась от боли, засунул её себе за пазуху.

— Не реви, — сказал он сурово, — ишь затискала совсем, у тебя там и лягушке тесно.

Шли не по вчерашней дороге — от Малинки, а прямиком, по кратчайшей дороге к озеру. Бойцы тащили санки по очереди, до озера надеялись дойти ещё в сумерках.

— Раньше и не надо, — говорил Сергей Ильич. — Мы, пока светло, сами стараемся сидеть как мыши. Ночь — это наш дом. Сегодня же ночью тебя, Верушка, прямо в воздух со всем выводком пустим и утром уже будете далеко в тылу, в нашем госпитале. А там разберёшь, кого — куда.

— Всех оставлю себе, — просто сказала Вера Николаевна. — Разве их можно разъединить после всего, что они вместе, пережили? И бабушка, я уж знаю, никого от себя не отпустит. Все мои будут.

— На будущей неделе я и сам слетаю в Москву, денька на три, на совещание командиров партизанских отрядов.

Сергей Ильич сказал это так просто, точно речь: шла о чём-то совсем не трудном, обычном, Вера Николаевна поймала восхищённый взгляд Саши и улыбнулась.

— Ему шестьдесят три года, — шёпотом сказала она. — Я у него в отряде полгода и ни разу не видела, чтобы он показал, что устал или ему трудно. Ушёл из города от немцев с двумя товарищами по службе. А теперь у него большой отряд, и Москва с ним советуется об операциях в немецком тылу.

Идти стало труднее. Частые мелкие сосенки мешали лыжам и задерживали санки. Маринка иногда вздыхала, но, покосившись на брата, строго сжимала губы и мужественно шагала вперёд. Сергей Ильич ласково на неё поглядывал.

— Молодец, молодец, девочка! — говорил он. И Маринка радостно вспыхивала и ещё старательнее скользила по свежему пушистому снегу, налипавшему на лыжи.

Короткий зимний день незаметно перешёл в сумерки. Степан уже несколько раз тревожно оборачивался и, наконец, остановившись, дождался Сергея Ильича.

— Опаздываем, товарищ командир, — тихо сказал он. — Не заблудиться бы. Очень уж тут для ночи примет мало.

Сергей Ильич не успел ничего ответить, как дед Никита остановился около них.

— Я, товарищ командир, по любому дереву здесь всё узнал бы, да глаза мои дальше куриного носа не видят!

Сергей Ильич внимательно посмотрел на него и опустил руку в карман.

— А вблизи видишь? — спросил он. — Вроде меня, значит. Ну-ка, надень вот это, дед, да посмотри, не увидишь ли примет?

Дед Никита поднёс к глазам большие очки, такие же, как красовались на носу у Сергея Ильича.

— В жизни не пробовал, — проговорил он неуверенно.