Тут Ирина Иосифовна не выдержала и, протянув руки, осторожно обвила ими плечи Доси.

— Твоя крестненькая здесь, моя детка. Я здесь, с тобою. Я около тебя. И все знаю. И не сержусь нисколько на мою бедняжку. Но, ради Бога, не волнуй себя разговорами, полежи тихо.

— Вы здесь, крестненькая? Вы здесь, дорогая? И не сердитесь на меня? О, не сердитесь! Лучше накажите меня. Я виновата, ужасно виновата перед вами, крестненькая. Нельзя было уходить. Но вы подумайте только, я так долго мечтала очутиться наверху, между небом и землей. Точно на скале, над морем. И вот дождалась-таки. Я взобралась на скалу у старого замка над морем. Я была там, у старого замка короля, где маленькие пажи так чудесно играют на лютнях, и где море шумит и клокочет под скалой внизу…

— Она начинает бредить. Не отвечайте ей ничего. Покой необходим девочке, — произнес доктор.

— Да, да, я не потревожу ее, я только поцелую ее. Дося, детка моя, слышишь ли, что говорит тебе твоя крестная? Я забыла все, я простила, не волнуйся же, дитя мое!

Веня взглянул на Ирину Иосифовну и опять не узнал в ней прежней суровой, холодной девушки. Ее красивое лицо дышало почти материнским чувством к девочке.

Однако Дося не слышала этих ласковых, добрых слов своей крестной, не видела обращенного к ней любящего взора. Она впала снова в беспамятство.

Несколько дней пролежала в квартире Зариных больная девочка, временами забываясь и бредя, временами приходя в себя. Было решено оставить Досю здесь, где за нею был гораздо более тщательный уход, нежели дома. Ирина Иосифовна не смела манкировать своею службой в театре, и, таким образом, пришлось бы перенести домой Досю и поручить больную заботам хозяйской прислуги. Да и обстановка меблированных комнат мало отвечала удобствам, необходимым больной.

Оставалось или поместить больную в лечебницу, или принять предложение брата и сестры Зариных и оставить Досю у них в квартире. И Ирина Иосифовна, видя, с какой готовностью шли ей навстречу ее новые знакомые, согласилась оставить у них на время больную.

Теперь Ася с прислугой Матрешей, Веня и сам Юрий Львович дежурили у постели Доси. Очень часто к ним присоединялась и Лиза, не перестававшая казниться за то, что не сумела «доглядеть тогда за Досенькой». Все свое свободное время проводила у ложа крестницы и Ирина Иосифовна.

Боязнь за жизнь Доси сквозила в каждом движении, в каждом взгляде девушки. А когда Дося, разметавшись в жару, ничего не сознавая, выкрикивала в беспамятстве дикие, непонятные слова, Подгорская приходила в отчаяние.

— Она умрет! Скажите правду, доктор, не щадите меня, — обращалась она к маленькому старичку-доктору, аккуратно навещавшему больную.

— Бог даст, выздоровеет ваша любимица, у нее на диво крепкий организм. Будем же надеяться на хороший исход.

И эта надежда, наконец, оправдалась.

Дося пришла в себя. Жар уменьшился. Девочка, хоть и медленно, пошла на выздоровление.

— Дося будет жить. Дося поправится. Ты счастлив, Веня? — встретила Ася как-то вечером спешившего к ним после ужина горбуна. Мальчик целыми днями теперь просиживал в квартире музыканта, забегая домой только для того, чтобы поесть наскоро да сообщить возвращающейся с работы мачехе о состоянии Досиного здоровья.

— Лиза, слышишь? Поправится наша Досенька, — сообщил он радостным шепотом забежавшей в этот вечер справиться о Досином здоровье Лизе.

— Слава Тебе, Господи! — облегченно вздохнула маленькая служанка и осенила себя широким крестным знамением, каким обыкновенно крестятся в деревне.